Горели торфяники.

Белесый удушливый дым стелился по полям, окутывал автострады, тихим воровским ходом лез в города. Даже в центре Минске по утрам, вместо желанной прохлады, в распахнутые окна многоэтажек заползал горький дым сгоревшей земли.

Вся Беларусь, казалось, этим летом насквозь пропахла горелым торфом, и не было спасения от нежданной напасти. В липкой, влажной июльской жаре вязло все — автомобили на дорогах, пешеходы на городских улицах, рабочие на заводах и стройках, даже пожарные на предательски дымящихся торфяниках. К трем часам дня жизнь в стране, казалось, замирала, изможденная невиданной жарой.

И лишь политические страсти никак не хотели подчиняться общему ходу вещей. В Беларуси на 10 июля 1994 года был назначен второй тур выборов президента республики (первого в истории этого государства) — от исхода этого голосования зависело будущее новорожденного государства; это, вне всяких сомнений, был выбор пути.
            
              
С 1991 года, с момента обретения нежданной (да чего уж греха таить, и нежеланной; более 90% белорусов на всесоюзном референдуме в свое время проголосовали за сохранение СССР) свободы, белорусское общество пребывало в состоянии полной деструктуризации и утраты ориентиров. Иными словами — в состоянии разрухи: экономической, социальной, политической.

Старый мир был разрушен, старые святыни низвергнуты, идеалы поруганы, идеология предана проклятию. Нового же взамен ничего полноценного предложено не было — кроме довольно странных идей Белорусского народного фронта, каковые (в отсутствие иных-прочих) были признаны (негласно) временной идеологией новорожденного государства.

Независимая Республика Беларусь существовала все эти три года в формате сильно подзатянувшегося ожидания. Ожидания чего угодно — то ли объединения с Россией (каковой это объединение на тот момент было — как зайцу стоп-сигнал, там все, кто мог, увлеченно грабили государственную собственность), то ли великого экономического рывка (который предрекался туземной либеральной экономической мыслью), то ли погромов (жертвой каковых, по кровожадным планам БНФ, должны были стать русские).

В общем, политическая жизнь юной республики была сверхнасыщена мессианскими ожиданиями.

 
Если подходить здраво, без каких-либо предубеждений, то реальных политических сил, имеющих право рассчитывать на успех на этих выборах, было три. Причем ни одна из них на большинство голосов на предстоящих выборах не могла претендовать даже в самых розовых снах, а о каких бы то ни было предвыборных коалициях между идеологическими антагонистами и речи быть не могло.

«Партия власти», если ее можно так было назвать — это Вячеслав Францевич Кебич (премьер-министр республики) и весь подотчетный ему партхозаппарат («красные директора»). У них, в отличие от остальных двух, были деньги и право использовать «административный ресурс» (как позже изящно назовут это явление политологи).

Но, опять же в отличие от прочих политических сил, у них фатально не было идей. Единственное, что Вячеслав Францевич мог предъявить электорату — это маловразумительные бредни об эшелонах с российскими деньгами, что кучкуются за Оршей, и аккурат на следующий день после его избрания ворвутся в Беларусь, неся народу счастье.

Всю весну Кебич, как на работу, катался в Москву, договаривался о чем-то с Черномырдиным (тогдашним российским премьером), и оглушал избирателей вестями, что вот-вот — и нас чохом примут таки в Россию.

Доездился же он до естественного результата — ему перестало верить даже его собственное окружение.

 
Россия в 1994 году ну никак не могла служить для белорусов образцом экономического процветания и политической стабильности.

Года еще не прошло, как «царь Борис» расстрелял из танковых орудий мятежный парламент, бывший на тот момент единственным препятствием лавинообразного сползания страны в болото неограниченного правого либерализма (как назовут позже эту политическую систему политологи), или, иными словами — в дикий азиатский рынок, чудовищно криминальный, густо замешанный на крови (каковой она была де-факто).

В России в это время полыхал раздел государственной собственности, причем «разделом» он был чисто номинальным. Правильнее было бы назвать этот процесс «захватом». «Делили» общенациональную собственность как раз именно те, кто должен был бы стоять на ее защите, обороняя интересы народа.

Вместо этого лихое ельцинское окружение рвало на себя все более-менее прибыльное, что на тот момент еще оставалось в стране, не останавливаясь ни перед какими преступлениями.

«Великие экономисты» искусственным сдерживанием курса рубля превратили любое производство в России на тот момент в убыточное. Сверхнизкие цены на нефть резко ограничивали даже этот источник экспортной выручки; вся страна жила на кредиты американских (или подотчетных американским международных) банков. Производство рушилось во всех отраслях экономики — но никого во власти, на удивление, это не смущало.

Главное было — урвать хоть что-нибудь; о будущем страны, казалось, уже никто не думал.

Естественно, объединять свою судьбу со столь непредсказуемым соседом желающих было едва процентов двадцать населения; объединиться большинство «унионистов» хотело с той Россией, какой уже не было — но об этом пропагандисты Вячеслава Францевича как-то стыдливо умалчивали.

Кроме всего прочего, экономическая ситуация в Беларуси тоже бодро шла к катастрофе, инфляция пожирала остатки еще советских денежных запасов, народ нищал со скоростью удивительной. Естественно, во всех этих бедах обвинялся глава правительства — он тогда де-юре отвечал за все. Провал в экономике никак на его рейтинг положительно повлиять не мог.

Кебич был — «вчера». Шансов стать «завтра» у него было крайне негусто, рассчитывать он мог от силы на тридцать процентов голосов — и то, если очень повезет (в смысле — вдумчиво поработают избирательные комиссии).

 
Второй по значимости (а по привлекательности их идей для электората — то и первой) политической силой были националисты.

Их идеи в это время были «исполняющими обязанности» государственной идеологии (хотя и неформально; официально национализм подвергался остракизму и поруганию с самых высоких трибун).

Но в Беларуси национализм был откровенно вторичен, неубедителен, а главное — его целей не понимало подавляющее большинство населения. Ведь Белоруссия — единственная из национальных республик СССР, где население говорило почти исключительно на русском языке! И в такой республике объявлять русских «оккупантами», «захватчиками» и «инородцами» — было по меньшей мере странно.

Ведь, действительно, если национализм и антирусские идеи наших прибалтийских соседей еще можно как-то объяснить — у них, худо-бедно, в период между мировыми войнами были собственные государства (каковые СССР закрыл, как проторговавшуюся пивную), этнически они сильно отличаются от русских, даже алфавит им Сталин оставил латинский — то белорусский национализм реально не имел под собой никакого разумного обоснования.

В 1991 году исполнилось почти двести лет, как с карты Европы исчезла Речь Посполитая — конфедеративное государство Польского королевства и Великого княжества Литовского. И минуло более четырехсот лет с того момента, как де-юре утратило свою самостоятельность и суверенитет это самое Великое княжество (1569 год, Люблинская уния).

То есть людей, реально живших в независимом белорусском государстве, не было вообще! Не принимать же, в самом деле, всерьез за «государства» два сомнительных новообразования — БНР времен кайзеровской оккупации и «местное самоуправление», созданное под эгидой Вильгельма фон Кубе и существовавшее в Беларуси в 1942-1943 годах?

У адептов белорусского национального государства не было подпитки историческими фактами, им негде было черпать мифы и легенды о «золотом веке Беларуси». По причине отсутствия таковой.


Мне возразят — не только у белорусов никогда не было (в обозримой исторической перспективе) собственного государства. Никогда не было своего государства и у украинцев. Тем не менее — они развели у себя такой национализм, что только держись!

Украинцы? Верно, у них тоже никогда не было собственного государства (ну, почти не было; авантюру Скоропадского, затем — Петлюры и ЗУНР мы опустим) — а смотри как разбушевались?

Украина, где в это время торжествовал пещерный национализм — совсем другая песня, диаметрально отличная от белорусской.

На Украине закваской национализма и антирусской истерии были жители западной части республики, главным образом — жители Ивано-Франковской, Львовской и Тернопольской областей (гуцулы из Закарпатья национализмом как-то особо не страдали, равно как и жители Черновицкой области). Их ошибочно тоже относят к украинскому этносу; на самом деле это не украинцы; это — галичане.

Галиция, Закарпатье и Буковина никогда в состав Украины (позже — Российской Империи) не входили (если не считать Украиной Киевскую Русь), а принадлежали то Великому княжеству литовскому (а Закарпатье — венгерскому королевству), то Польской короне, то Австро-Венгрии (Буковина — та вообще каким-то сомнительным румынам), и последнюю тысячу лет жили в отрыве от собственно украинцев.

Звериная ненависть галичан (особенно их интеллектуальной верхушки, уж какая она у них там была) к москалям мне лично вообще непонятна — москалей они до 1939 года видели только на картинках (ну, мельком они их узрели — в 1914-1916-м, в составе войск Юго-Западного фронта, и в 1920, как Красную Армию).

Но факт остается фактом — на Украине антирусская истерия и стремление к независимости могли опираться на многочисленное и политически активное большинство населения западных областей.


А в Беларуси?

Ситуация с точностью до наоборот.

Белорусские националисты могли опираться, главным образом, на экзальтированную городскую интеллигенцию — каковая, между нами, никогда серьезной политической силой не была. Активисты БНФ — это, в подавляющем своем большинстве, несостоявшиеся люди, из всех талантов могущие предъявить лишь один — умение говорить по-белорусски. Актив БНФ — неудачники-маргиналы, хотя в 1994 году их число было довольно значительным.

Почему так легла политическая карта?

Восточная Беларусь с 80-х годов восемнадцатого века входила в состав России (с 1922 года — в состав СССР) и к 1994 году была начисто лишена каких бы то ни было намеков на вирус национализма. «Белорусизация» в БССР конца двадцатых годов (попытка местной белорусской интеллигенции национально самоидентифицироваться) благополучно канула в Лету, население Восточной Белоруссии безоговорочно признавало в России «старшего брата» и ни о каких поползновениях к «дерусификации» общества даже не думало.

Западная Беларусь с 1920 (с Рижского мира) по 1939 год принадлежала Польше. Этнически, может быть, и близкому, но конфессионально враждебному государству. Соответственно, национальное угнетение, полонизация, запрет белорусского языка — ложились в глазах полешуков виной на поляков; времена же, когда Западная Беларусь (с 1792 по 1917 г.) входила в состав Российской Империи, на фоне польской оккупации большинством населения воспринимались как Золотой Век. По одной простой причине — русские были свои, то есть православные! «Своими» именно по принципу веры — ибо Западная Белоруссия была исключительно крестьянским краем, причем довольно забитым и глухим.

Приход Красной Армии в 1939 году воспринимался населением этой части «кресов всходних» как приход «большевиков» — в отличие от Освобождения 1944 года, когда пришли РУССКИЕ. Если в 1939 году пришли комиссары, то в 1944 году пришли наши — и с этого момента началась нормальная жизнь, а с конца шестидесятых — вообще замечательная.


Русских население Западной Беларуси (я уж не говорю о Восточной — там вообще можно поставить в тупик любого человека, задав вопрос о его национальности) все послевоенные годы идентифицировало как своих — не делая никаких отличий из-за говора или манер.

Замечу также, что русские, приехавшие в Западную Беларусь после войны — были в большинстве своем высокообразованными людьми (врачами, инженерами, агрономами, ветеринарами), и перенимать их речь считалось у автохтонов признаком высокой культуры. В семидесятые годы говорить по-белорусски в белорусских городах считалось до крайности неприличным!

Это, конечно, был перебор, и белорусский национализм, выпестованный туземной интеллигенцией в восьмидесятых годах, явился естественным ответом на неудержимую русификацию Беларуси. Но это было главным образом моральное сопротивление — и в этом качестве его поддерживал значительный процент населения страны (вернее, «республики»; о Беларуси как о стране говорить считалось смешным — страной, нашей общей страной, был СССР, позже — Россия).

Но как только Зенон Позняк заявил о том, что БНФ планирует репрессивные меры в отношении русских (для начала — заменив этнических русских этническими белорусами на всех государственных постах) — его акции покатились вниз со страшной скоростью.

У БНФ был шанс выиграть выборы — но лишь в том случае, если бы фронт продолжал нести знамя этнического возрождения, оставался бы глашатаем равенства белорусов с русскими. Как только в программных документах националистов были оглашены требования типа «Беларусь — для белорусов», а русские объявлены людьми второго сорта — он немедленно начал терять сторонников.

Белорусам чужд любой шовинизм — не важно, великорусский или местечковый. Лишь только Зенон Позняк провозгласил белорусов «солью земли» — от него немедленно отвернулись все более-менее здравомыслящие туземцы (не говоря уж о русских — для них в это время БНФ стал сродни НСДАП).

Рассчитывать на успех на выборах, опираясь лишь на оставшихся верными идеям фронта маргиналов — было просто смешно. Реально за лидера БНФ проголосовало бы никак не более пятнадцати-двадцати процентов избирателей.

Националисты, таким образом, были «завтра», которое не наступит никогда.

 
Третьей (и по количеству сторонников, и по финансовым возможностям, и по привлекательности их идей для населения) политической силой в Беларусь были либералы.

Белорусский либерализм — это нечто удивительное. Его корифеи — профессора политэкономии социализма, научного коммунизма, а также физики и математики — прочли уйму книг и могли внятно, четко, ясно объяснить, что же такое «либеральная экономика» — своим коллегам.

Одна заминка — они никогда не могли объяснить это населению республики. Простой белорус со средним образованием их просто не понимал! Ни Станислав Шушкевич, ни Станислав Богданкевич ораторами (в силу личных качеств) быть не могли в принципе!

У них, конечно, были сторонники — нарождающийся бизнес; но в это время для подавляющего большинства населения гораздо привлекательней будущей прекрасной либеральной независимой Беларуси была недавняя социалистическая Белоруссия (в составе СССР), в которой уровень жизни сельского населения и рабочих заводов был достаточно высок и, главное, стабильно высок.

Либеральная идея не прижилась на белорусских равнинах — не зря вся свора либеральных московских публицистов называла в свое время эту республику «перестроечной Вандеей». Шансы на выборах вождь либеральных интеллигентов, бывший спикер национального парламента Станислав Шушкевич, имел поэтому весьма и весьма призрачные.

Немаловажным аспектом катастрофического для либералов уровня доверия электората сыграл и тот факт, что их главарем был «беловежский подписант», человек, похоронивший СССР — этого ему не простили ни тогда, не прощают и сейчас. Он «замазался», и замазался по-серьезному; никакие его последующие благоглупости (дескать, не хотел, заставили, не виноватый я, они сами пришли) «за отмазку не хиляли», как говорят в Одессе. Он был злодей и нес клеймо злодея; а то, что господин Шушкевич был еще и ученым, доктором наук и профессором физики — делало его злодейство вообще безоговорочным.

За либералов готовы были проголосовать ну никак не более десяти процентов избирателей. Просто потому, что либерализм как идеология уж слишком был чужероден общинному, коллективистскому восточнославянскому менталитету (во всяком случае, на то время).

 
Кроме этих трех сил, имевших пусть весьма условные, но все же относительно реальные возможности стать во главе республики, в политической «подтанцовке» числились также (в роли претендентов на президентский престол) один из главарей белорусских коммунистов Новиков и гродненский «аграрий» Дубко.

Шестерку кандидатов замыкал малоизвестный могилевский директор совхоза, с 1990 года — депутат парламента, глава антикоррупционной комиссии Верховного Совета (чьим тщанием только что был отрешен от председательского места в парламенте записной либерал Станислав Шушкевич) — Александр Лукашенко. Единственный, кстати, депутат Верховного Совета, в свое время проголосовавший «против» ратификации беловежских соглашений.

Лето 1994 года — удивительное время. Бушевавшая в то время в Беларуси демократия была незамутненной, почти абсолютно стерильной, демократией из учебников и справочных пособий. Можно сказать, вопиюще натуральной.

То море лжи, лицемерия, ханжества, подлости и предательства, которым могло «похвастаться» время поздней Красной империи, привило белорусам устойчивый иммунитет ко всему неправедному — теперь каждый мало-мальски известный политик уличался прессой в любом, самом микроскопическом, проступке немедленно и с первых полос. Стасика Шушкевича Александр Лукашенко выгнал из боссов парламента за украденный ящик гвоздей!

Хотя пресса благоразумно не писала о настоящих имущественных преступлениях (да, по большому счету, и не знала о них), в коих были замешаны уходящие вожди Беларуси — тем не менее, каждый осведомленный человек знал, кто такой Мясникович, с кем делится прибылями Камай, сколько за последний месяц примерно украл тот или иной деятель власти.

«Вожди» чувствовали, что это их последние дни — и вместо того, чтобы насмерть биться за власть, предпочли набивать карманы, уступив поле информационной войны новым политическим силам, неудержимо стремящимся к власти. И способствовали (поневоле) тому, что эти новые политические силы смогли широко и громогласно преподнести избирателям свои идеи.


Выборы президента Беларуси летом 1994 года были на удивление честными — ни о каких грубых нарушениях, а уж тем более подтасовках результата, не могло быть и речи.

Объясняется это просто — ни одна новая политическая сила в тогдашней Беларуси не имела решающего превосходства, не имела рычагов эффективного воздействия на общество, не могла уверенно (грозя отступникам карами и прельщая сторонников пряниками) воздействовать на аппарат Избиркома. А старые руководители думали о другом — в их планы входило максимально обеспечить свою старость; любой ценой остаться у власти ни у Вячеслава Францевича, ни у его присных не было ни сил, ни воли.

Поэтому все три вектора политического развития вместе уравновешивали друг друга, и центр (Центризбирком) оставался статичен, не принимая ничью сторону.

Выборы были прозрачными — почти как в учебниках по демократии. Ибо те, кто писал для постсоветского пространства эти учебники, не мог (по этическим соображениям) написать о лоббировании, о «грязных» технологиях, о «черном» пиаре — в учебниках все было красиво и достойно.

И белорусский Центризбирком провел эти выборы по подобным справочным пособиям, в том числе с теледебатами (по всем каналам) между претендентами на высший пост.

В результате этого произошло то, что произошло.

Победил человек, который не принял сторону ни одной из трех ведущих политических сил.

Победил человек, который не захотел делить население республики ни по политическим взглядам, ни по социальному статусу, ни по национальной принадлежности, ни по имущественному положению.

Победил человек, который, в отличие от всех иных прочих претендентов, готов был взять на себя ЛИЧНУЮ ответственность за судьбу страны.

Который стал поэтому президентом ВСЕХ БЕЛОРУСОВ.
 
 

---

Продолжение

---