Господин разрушитель

Планы турецкого лидера Тайипа Реджепа Эрдогана сформировать «турецкий мир» от Северной Африки до Каспия и далее в Центральную Азию уже не вызывают ни у кого сомнений. Да и сам «новый падишах» даже не стремится скрывать свои геополитические фантазии. И хотя механизмы турецкой внешней политики можно назвать своеобразными, в современном мире они оказываются вполне действенными: первоначально заявляется заведомо рискованный сценарий, затем пространство наполняется исполнителями, ресурсами и политическими возможностями протурецких групп влияния.

А в результате непринципиальной «жертвы» в пользу более сильного партнера ситуация начинает превращаться в некий «ресурс», обладающий асимметричной ценностью для Эрдогана. Турция сохраняет сравнительно большую свободу рук, обладая способностью к дальнейшей эскалации ситуации, тогда как все остальные заинтересованы в снижении напряженности. Фокус же в том, что Турция «жертвует» изначально обреченными ресурсами, а ее оппоненты вынуждены очень четко калькулировать последствия своих действий.

В таких сценариях присутствует вполне очевидная геополитическая логика: Эрдоган заполняет геополитический вакуум, будучи заинтересован в изменении или даже сломе статус-кво, сформировавшегося в соответствующих регионах после различных событий и процессов. Большинство же других игроков, с чьими интересами так или иначе соприкасалась Турция, напротив, были заинтересованы в сохранении статус-кво и не имели ресурсов к серьезной эскалации.

Кто это на Кавказ с мечом пришел?

Подобная тактика «гамбита» применялась в последнее время Анкарой сравнительно часто. Наиболее яркий пример — даже не карабахский кризис сентября-октября 2020 года, когда Анкара взяла на себя непосредственное управление боевыми действиями и политическими процессами, а ситуация в Восточном Средиземноморье, где Турция инициировала кризис вокруг газовых месторождений с использованием военно-силовых инструментов, вследствие чего на следующей итерации турецкой политики вполне может быть поставлен вопрос об аннексии Северного Кипра.

Во всяком случае легализация турецкого протектората над северной частью острова уже фактически произошла (казус Фамагуста — аллюзия с античным городом-призраком). Причем ни Франция, ни Греция, ни другие государства не имеют ресурсов для сдерживания Турции посредством военно-силового противостояния. Иными словами, Эрдоган сравнительно «экономичными» средствами добился глубокого переконфигурирования геоэкономического пространства важнейшего региона.

Именно сравнительная легкость, с которой он получил желаемое в ситуации с Кипром, и подвигла его на существенно более рискованные действия в Нагорном Карабахе, цель которых переконфигурирование важнейшего для «турецкого будущего» пространства вокруг Каспия и далее — в Центральной Азии. Под «турецким будущим», как нетрудно предположить, подразумевается новая Османская империя.

Конечно, политический стиль современной Турции во многом определяется личностью самого турецкого лидера. И здесь надо учитывать, что Эрдоган — авантюрист и оппортунист одновременно. То есть это человек, который готов на риск даже вне так называемых разумных пределов, и одновременно человек, использующий любую возможность для усиления своих личных позиций. А противостоят ему лидеры, впитавшие с молоком матери якобы непреложную истину: лучше поступиться малым, чем потерять все. Подчеркнем, не потерять, а даже рискнуть потерей. Именно этой разницей темпераментов и обусловлено принципиальное отличие политических моделей.

Бросок за красные флажки

Эрдоган первым рискнул сыграть в постглобальный и постинституциональный мир, первым рискнул выйти за флажки глобальной экономической взаимозависимости, казалось бы, в проигрышной конфигурации (гораздо более проигрышной, чем, например, у России, да, вероятно, и у Китая), и пока у него многое получается. И если подбирать звучные сравнения, то можно сказать, что политика Эрдогана — это гамбит в условиях экономической и политической несамодостаточности. Однако приходится признать, что именно Реджеп Эрдоган стал лидером в силовом формировании того, что можно считать фактом геоэкономической регионализации, а также в создании собственного защищенного пространства. Как провалилась операция ЦРУ «Красная шапка»

Если оценить специфику пространств, где турецкий лидер прежде реализовывал свои претензии на лидерство, то станет понятно, что ему здесь уже очень тесно. Еще год назад логика «заполнения вакуума» диктовала Эрдогану необходимость снизить активность вокруг Идлиба, а полгода спустя — и в Ливии и искать новое направление усиления своего влияния — там, где имеется «разреженное пространство».

Надо признать, что южная оконечность Евразии и пространство, примыкающее к Каспийскому морю, почти идеально подходят для развития и продолжения турецкой геополитической экспансии. А то, что это своевременно не заметили другие игроки в этих регионах, крайне плохой симптом. Остается надеяться, что следующий бросок Турции (вполне возможно, с западного на восточное побережье Каспия, кто же теперь Эрдогана остановит?) будет хотя бы вовремя отслежен.

То, что сейчас творит Эрдоган, едва ли можно назвать мягкой силой, хотя его силовики и не светятся на передовой в Нагорном Карабахе. Но поскольку политика Эрдогана неотделима от силовых инструментов и не существует вне их, политический стиль Турции, скорее, можно назвать «полужесткой силой». Так что влияние Анкары обеспечивается не только по институциональным каналам, они, как показал опыт 1990 и 2000-х годов, у Турции не самые мощные. Влияние обеспечивается через прямое присутствие и контроль военно-силовой политики партнеров, причем в сравнительно жестких формах, в чем мог убедиться азербайджанский лидер Ильхам Алиев. Концепция создания в рамках Совета сотрудничества тюркоязычных государств единой «армии Турана», периодически озвучиваемая рядом турецких экспертов, близких к правящей элите, более чем показательна. Эрдоган уже почувствовал и вкус силы, и вкус крови, так что сбить его с этого пути будет непросто.

Но давайте посмотрим не на то, чего Эрдоган хочет и к чему стремится, а как он добивается намеченных целей, поскольку в действиях турецкой стороны можно найти немало поучительного.

Первое. Активное и, надо признать, весьма успешное использование турецкой стороной младших партнеров, которые попадают в зависимость от Анкары. Вместо того, чтобы действовать в рамках традиционных институтов (НАТО, диалог с ЕС и проч.), Эрдоган совершил крутой разворот в институциональной плоскости и стал опираться на институты и механизмы, где он и только он может определять правила игры.

Внешняя силовая политика Эрдогана — это апофеоз ситуативности, отражающей не просто неясность стратегии, но и характер окружающего Турцию пространства, где возможности выстраивания устойчивых систем ограничены. С другой стороны, очевидно, что такая политика является продолжением курса Эрдогана на формирование единственного ядра «турецкого мира» в виде нынешней или слегка расширенной национальной территории Турции, вокруг которой концентрируются относительно слабые государства (Азербайджан), недогосударства (в виде Турецкой республики Северного Кипра) и военно-политически хаотизированные пространства (Идлиб и ряд пространств северной Сирии).

Полноценные партнерские отношения в этих условиях становятся совершенно избыточными. Как результат, мы наблюдаем восстановление отношений сюзеренитета, что абсолютно отчетливо проявилось во время контактов турецкой и азербайджанской сторон в ходе конфликта в Нагорном Карабахе.

Второе. Турецкая сторона в наибольшей степени, по сравнению с другими глобальными и региональными игроками, освоила принцип ведения силовых действий с использованием «партнерских» силовых формирований — зачастую полувоенных (которые сейчас именуются proxy) и не связанных непосредственно с Турцией. Это снимает для турок большинство рисков, связанных с последствиями гибели привлеченных ими в горячие точки людей. Кроме того, такой механизм поддержания высокой интенсивности военно-силовой политики для Турции оказывается относительно дешевым.

Конечно, серьезным конкурентным преимуществом Турции и лично Эрдогана является наличие значительного «резервуара боевиков» в Идлибе, который можно эксплуатировать еще относительно длительное время. Но таким же фактом является и то, что этот потенциал сознательно конструировался турецкой стороной при косвенном содействии других сил, не исключая и России, «выдавливавших» боевиков с подконтрольных территорий, а не уничтожавших их.

Фактом является и возможность конструирования подобных же «резервуаров боевиков» другими силами на иной демографической базе, например, с использованием радикально-националистических боевиков на Украине. Концепция «Единой армии Турана» (шесть государств — одна сила) также вряд ли будет наполняться за счет национальных вооруженных сил соответствующих государств. Скорее всего, в этот проект вольются негосударственные, полугосударственные и частные силовые структуры со всего мира, прежде всего исламского.

Третье. Использование принципа «войн беспилотников», основы дистанционного ведения боевых действий, — до максимума возможностей. В большей степени мы это видели в Ливии, но и в Нагорном Карабахе азербайджанские войска в значительной мере своими тактическими успехами обязаны именно турецким беспилотникам. И в определенном смысле можно считать, что именно беспилотные системы воздушной поддержки наземных войск являются технологической основой турецкой военно-политической экспортной модели, доминирующей над остальными компонентами.

При этом надо признать, что полноценной системы противодействия силовым технологиям с высокой степенью дистанционности пока что не придумано, хотя действия турецко-азербайджанской коалиции в Нагорном Карабахе, вероятно, дадут большую почву для размышлений. Пока же нейтрализация безраздельного беспилотного доминирования в воздухе оказалась крайне затруднительной задачей.

Но в тот момент, когда будут выработаны системные меры противодействия, значительная часть турецкого потенциала экспансии девальвируется.

Четвертое. Наиболее значимый фактор, обеспечивающий непрерывность гамбитов Эрдогана, — логистика, которую ни одна из противостоявших ему сил не попыталась нарушить, хотя это и не было проблемой с военно-силовой точки зрения. Из чего возможно сделать следующий вывод: создавая  логистический потенциал, в основном находящийся в частном «гражданском» секторе (как, например, авиакомпания Burak Air, занимавшаяся перевозкой сирийских исламистских боевиков в Ливию и Нагорный Карабах), Эрдоган стремился, чтобы его логистическая инфраструктура находилась в зоне международной «неприкосновенности», когда любая жесткая попытка пресечения транспортировки силовых ресурсов вызовет политический скандал международного уровня — как это случилось в 2010 году, когда Израиль перехватил турецкое судно «Mavi Marmara» из так называемой «Флотилии мира», направлявшееся с сомнительным грузом в сектор Газа. Кстати, не исключено, что мягкое отношение к сегодняшним логистическим операциям Турции в Средиземноморье и Закавказье со стороны других стран связано с опасением повтора именно того обострения.

Пятое. Агрессивная информационная политика с прямым задействованием политического руководства страны. Конечно, турецкую пропаганду можно считать и националистической, и откровенно грубой, тем не менее она вполне действенна, поскольку рассчитана не на элиты, а на широкие народные массы в Турции и в других странах. Опора на тюркскую, а теперь уже и исламскую «улицу» существенно расширяет свободу политического маневра, хотя турецкий лидер вроде бы и не претендует на статус народного героя. И ситуация вокруг Нагорного Карабаха это подтвердила. Эрдоган совершенно не беспокоится о репутации «цивилизованного лидера», выступая с радикальными заявлениями, а иногда и с прямыми угрозами.

Также важно отметить, что турецкая информационная политика выстроена не в режиме контрпропаганды, а, напротив, по принципу откровенно грубого, максимально обостренного, и в силу этого понятного, продвижения исключительно своей «повестки дня». И надо признать, что такая политика оказывается существенно более эффективной, нежели практика тонкой информационной игры, которую пытаются осуществлять другие страны в отношении Турции.

Что и показал Нагорный Карабах.

На фоне деградации Запада

А еще ситуацию вокруг повторяющихся раз за разом гамбитов Эрдогана можно охарактеризовать, как тактическую агрессию на фоне собственной стратегической слабости. Но она, что уже отмечалось, приводит к успеху на фоне еще большей слабости и нерешительности конкурентов, особенно так называемых великих держав. При этом внутренние проблемы не сдерживают турецкого лидера, а, напротив, подталкивают к более активному поведению на внешнеполитической арене. Ибо только на базе внешнеполитических успехов Эрдоган получает шанс на благоприятное переконфигурирование внутриполитической ситуации.https://tvzvezda.ru/news/vstrane_i_mire/content/202010111946-14jEv.html/player/

Ну а формируемая Турцией геополитическая конфигурация не просто фиксирует состояние институциональной деградации ключевых западных институтов, но и дает Эрдогану возможность играть на противоречиях основных держав мира.

Итак, сделаем вывод. Очевидно, что для Турции экспорт хаоса становится важнейшим вектором внешней политики. Проблема, однако, в том, что «хаос на экспорт» в исполнении Турции оказывается вполне востребованным в сегодняшнем мире, поскольку становится конкурентом еще несколько лет тому назад абсолютно доминирующей стабильности через международное право, демонтаж которой мы сейчас наблюдаем. В общем, наступает новая эпоха, и Эрдоган ей вполне соответствует, завоевывая симпатии относительно широких слоев не только тюркоязычной общественности.

Помнится, в сороковые годы прошлого века складывалась очень похожая ситуация. Только это была не Турция, а Германия. И хорошо известно, чем закончился тот ретро-хаос. 

Дмитрий Евстафьев, политолог, профессор НИУ ВШЭ, кандидат политических наук