Зимние праздники в прошлом отмечали от души и с размахом.

Животворящая коза

Как справляли Новый Год в старину?

Уже 24 декабря в белорусских деревнях начинали отмечать Коляды. В последующем это совпало с христианским Рождеством, но суть этих праздников — чисто языческая. Название цикла зимних праздников некоторые возводят к римским Календам, другие — к мифическому существу Коляде. Как бы там ни было, но в вечер накануне Нового года молодежь на Полесье разыгрывала целую мистерию. Видный польский этнограф Казимир Мошинский в 1914 году составил подробные описания этих обычаев на Мозырщине и в других полесских краях.

Первым делом парни переодевались в различных мистических существ и с бубнами и трубами начинали обход хат. В Голубицах Мозырского уезда «Дед» вел «Козу», в Старой Белице под Гомелем к ним добавлялся «Конь». Иногда это также был «Всадник на коне», «Журавль» или «Медведь». «Дед» был горбатый, ноги его окручивались сеном, на лице была маска из бересты с отверстиями для глаз и рта с вырезанными зубами, с бородой и носом из свеклы. Одним словом, вид у тогдашнего «Деда Мороза» был довольно свирепый.

Впрочем, любимцем детворы и носителем подарков этот бородатый старик стал значительно позже.

А первоначально это ему хозяева хат должны были приносить подношения. На этом основании Адам Богданович, отец выдающегося белорусского поэта, делал вывод — прообразом «Деда» были древние языческие жрецы. Те самые волхвы-кудесники, приносившие некогда коз и других животных, и не только, в жертву божествам и идолам. В одной из колядок пелось про то, как «стары дзед бяре меч, каб козыньку сеч». Колядовщики требовали даров от хозяев, чтобы оживить козу, по сути — природу от зимнего «умирания».


А. Богданович

Еще по одной версии, «Дед» — это давно умерший предок, вышедший в эту мистическую пору на белый свет и требующий себе жертв. Предполагают также, что громкая музыка должна была служить для отпугивания злых духов и упырей, кишевших в эту ночь.

А вот что писал старинный церковный писатель:
 

«Вместо призывания благодати Господней на вешние поля и нивы, рядитесь во звериные шкуры, надеваете личины, толпами выходите вызывать Перуна или поганого Ярилу, с криком и гамом бегаете по селам, ударяя в буны, тазы, сковороды, медные доски, брянча колокольчиками и бубенчиками, хлопая бичами: тем мните зиму и мрак прогоняти, не ведая того, что все от Господа!».

Сегодня принято возводить родословную Дедушки Мороза к святому Николаю или Санта-Клаусу, «прибывшему» к нам из Западной Европы где-то в XVIII-XIX веке. На самом деле, как видим, его происхождение гораздо более древнее и исконно наше, славянское.

На самом деле Св. Николай заменил собой более древний языческий персонаж, очевидно, общий для многих индоевропейских народов. Очевидно, и у нас с принятием христианства имя этого древнего божества или мифического существа было табуировано и заменено подпольной кличкой «Дед».

С учетом того, что праздники Коляд и Нового Года проходили после дня зимнего солнцестояния и символизировали поворот солнечного круга от зимы к весне, то Коляда мог происходить и от древнеславянского слова «коло» — круг. Звезда на шесте, которую принято носить на Коляды, — символ божественного Солнца. С принятием христианства ее, правда, стали отождествлять с Вифлеемской звездой.



С «Козой», которую в обязательном порядке водили вместе с «Дедом», связана еще одна трактовка — это игривое животное с древности отождествляло плодородие, приплод. В деревне Найда ряженые пели: 
 
Разумеется, чтобы «Коза» и «Дед» одарили хозяев своей благодатью на весь наступающий год, их надо было как следует угостить. Для этого вместе с ряжеными, поющими и разыгрывающими у каждой хаты представление, шел механос. После поздравлений и здравниц в честь хозяина и хозяйки в мешок складывались колбасы, пироги и прочие ритуальные подарки. 

Существует также предположение, что обход селянских хат восходил и к традициям молодежных ватаг, воинских дружин или разбойничьих братств древних славян. В зимнее время года их члены в шкурах волков или медведей, которым поклонялись братства, начинали обход и обрядовый сбор дани-угощения с окрестных сел. Отсюда и «Медведь» или «Конь», которых иногда водили уже более мирные колядовщики в начале XX века.


 

Кстати говоря, на Балканах встреча двух дружин «колядовщиков» обязательно заканчивалась жестокой дракой, нередко — с убитыми.

Иногда и в белорусских и русских селах ряженые также дрались между собой, не поделив дворы с подношениями. Но в целом Новый год и Коляды на Полесье было принято справлять весело и мирно.

Мак и табак

Есть на Новый Год и Коляды абы что тоже было нельзя — пища была строго ритуальной. Подготовка была солидной, и в «пилиповский пост», за неделю до Коляд, валили кабана и по его внутренним органам гадали на будущий год. В основном, гадание касалось того, суровой ли будет зима и не вымерзнет ли урожай? При этом на Полесье предсказаниями занимался глава семьи, а в Древнем Риме это делали специальные жрецы-гаруспики. 

Впрочем, в белорусских селах к процессу «прогнозирования» подключались и девушки. На поверхности кабаньей печени они пытались рассмотреть лица своих потенциальных женихов. Что в отсутствии Инстаграм и других социальных сетей, было достаточно естественно.

Впрочем, все Коляды, как никакой другой праздник, сопровождались девичьими гаданиями. По крику петуха или лаю собаки — с какой стороны придет жених. Образ суженого-ряженого высматривали в форме расплавленного свинца, вылитого на воду. Его же облик пытались рассмотреть, и глядя через кольцо на пламень свечи. А всматривание в зеркало при тех же свечах, запершись колядной ночью в бане, могло довести просто до одури.



Коляды длились с 24 декабря по 6 января. Всего «Коляд» было три. С наступлением первой Коляды («Святого вечера») хозяин зажигал свечку и все молились — «Спасибо Богу, что позволил им дождаться свят». Потом все садились на лавки, убранные сеном. На первую рождественскую кутью подавали ячневую кашу, приготовленную по особому ритуалу, борщ с грибами или рыбой, кисель с пампушками. Первая «коляда» была постной.

Вечер перед Новым годом, или вторая Коляда, назывался «Шчодрый». Вторая «кутья» была «богатая»: на нее выставляли мясо, сало, молоко. Именно тогда носили «Козу». На следующий день после Нового Года дети опять ходили по хатам и рассыпали зерно — «засевали». За выполнение этого обряд аграрной магии хозяева их угощали.

Третья, «голодная» Коляда, завершающая праздник, была на Крещение. На нее приглашали «Мороз» в хату есть кутью, но больше не приходить и не морозить ячмень. Хаты святились крещенской водой. На окнах рисовали кресты и всадника на коне — это «Коляда отъезжал».



Все 12 колядных дней вечера считались «святыми», и работать после захода солнца считалось грехом. А в первые три дня Коляд работать было нельзя вообще.

Характерно, что кутью «на Святки» подслащивали маковым молочком. На столе также мог быть соус из конопли и конопляная же сметана. Следовал ли за этим какой-либо иной эффект, кроме пищевого, автор судить не берется. Но в одном земском сборнике того времени доводилось читать предостережение крестьянам от злоупотребление продуктами, приготовленными из конопли. 
 

В представлениях же полешуков мак считался чудодейственным растением, помогающим от злых духов. Например, им посыпали могилу предполагаемого вампира-упыря.

По представлениям крестьян, если кто-то бледнел и чувствовал слабость — это значит упырь пробирался к нему в ночи, пронзал острым языком грудь и высасывал кровь. Узнать упыря можно было, как писал Адам Богданович, по «губам, раздувшимся от частого сосания». Знают ли об этом современные пластические хирурги и их жертвы-пациентки с силиконовыми губами?

Девушка с сигаретой во рту также считается приметой нашего времени. Но Казимир Мошинский свидетельствует, что в некоторых полесских селах курили почти все, даже женщины. Причем делали это с помощью трубок-«люлек». Табак-цыцюн крестьяне на Мозырщине выращивали сами.

Алкогольные возлияния на праздники были весьма обильны. Казимир Мощинский утверждает, что, по рассказам мозырских крестьян, в старину водку пили, черпая ее... из мисок. В целом ночные праздники, сопровождавшиеся выпивкой, зачастую приводили к забавным эпизодам. В свое время вдохновившим и Николая Гоголя на его «Вечера на хуторе близ Диканьки». В одной из «весельных песен», которые также исполняли на Коляды, ярко живописуются некоторые сопутствующие сценки:
 

За калодай, за дубоваю

Там ляжалi рогi

Там старшая каравайнiца

Задрала ногi

Да затым ана задзiрала

Што па поунуй выпiвала.

Адам Боганович, между прочим, считает:
 

«Напротив, в среде белорусов обращается множество песен и припевок самого бесстыдного содержания. Их распевает стар и млад, мужской и женский пол, — распевает, не стесняясь, как нечто совершенно обыкновенное. Впрочем, к чести белорусов надо сказать, что эти остатки приапических культов свидетельствуют не о развращенности нравов, а скорее о крайней грубости их».

Приап — античный бог телесной любви и плодородия. Поскольку с Коляд начинался «рост» животворящего Солнца, праздник этот носил характер и земледельческого, и любовного культа.

Казимир Мощинский приводит случай, как на третью кутью хозяин по обычаю обходил дом и стучал миской с медом по его стенам. На вопрос жены «Кто там?» он должен был отвечать «Сам Бог!» Но, споткнувшись в темноте, хозяин упал и с досады крикнул: «Сам черт!» Этот эпизод крестьяне рассказывали Мошинскому как анекдот. Нам сегодня не совсем понятно, что же тут особенно смешного? Но для тогдашнего религиозно-обрядового сознания подобное «святотатство» казалось из ряда вон выходящим скандалом.



Молодежь не прочь была позабавиться и более радикальным образом. Мой дедушка Иван Глушаков вспоминал, как колядовали в деревне Кистени Рогачевского района:
 

«А были и такие группы молодежи, которые проявляли дикие шалости. Михей Макаров, Аникей Малков и Игнат Козиш однажды подперли дверь Дмитрию Маршиному. Пугали под окном Менделиху, которая жила у Бориса Маршиного в старой хате. А Миките Маркову, как болтуну, затянули сани на крышу его собственного хлева. Сейчас даже вспоминать противно. А тогда — гордились этим».

Между прочим, властям и официальной церкви все эти колядные обряды не очень нравились. Несмотря на то, что «Святки» привязали к христианским праздникам Рождества и Крещения, их языческие «уши», что называется, торчали наружу. Вместе с рогами «Козы» из-под вывороченного наизнанку тулупа. Выдающаяся исследовательница жизни и быта жителей Гомеля Зинаида Радченко сообщала, что еще в конце XIX века гомельские власти запрещали щедровать под Рождество, ссылаясь на то, что в церкви идет «вечеря».

Комсомольское Рождество

Вопреки распространенным представлениям, после революции 1917 года религиозные праздники не были запрещены. В течение 20-х годов Рождество и Пасха официально входили в советский праздничный календарь. К 30-м годам, правда, церковные обряды попали в опалу.

Впрочем, колядные и тому подобные языческие ритуалы как-то отделились от них и приняли характер «народных традиций». По крайней мере, в начале 30-х годов Коляды открыто справляли в деревнях на Гомельщине. Хоть, видимо, это и не вызывало одобрения «партии и комсомола». А уже в 60-70-е годы Коляда и другие праздники пережили определенный ренессанс, став предметом изучения исследователей и выступления народных ансамблей.

Вот как мой дедушка Иван Глушаков описывал, как справляли Рождество в 1930 году в белорусской деревне:

Когда мы пришли в деревню, видно было, что козловчане деятельно готовились к Рождеству. Женщины белили хаты, вешали на иконы новые рушники. Мужчины ездили в местечко на паровую мельницу, мололи солод, покупали дрожжи, готовили самогонные аппараты. На улице стоял запах опаленных кабанов и поросят. Деревня собиралась съесть и пропить за несколько дней то, что было добыто месяцами тяжелой работы, сэкономлено „Пилиповским постом“ и прочими недоеданиями. Перед Рождеством и Ефим задумал отпраздновать, как и все люди. Он выгнал из сарая откормленного поросенка и заколол его.

— Кабанчик наш, Ефимка, худенький, — сказала жена Параска.

— Если бы до Пасхи кормить — пудов семь-восемь весил бы, — сказал Ефим, вставляя в рану заостренную палку. — Сбегай, Ванюша, в гумно, принеси соломки — осмолим щетинку.

Их хаты выбежала Оля, трехлетняя дочка Ефима. Она удивлялась — почему кабанчику положили в рот камень, зачем палочку загнали в грудь и зачем жгут огнем. Ведь ему же — больно!

Пришло Рождество. На этот праздник пригласил нас и Ефим. Праздновали его весело, с песнями и шутками. На улице звучала гармонь, слышался смех и веселый разговор. Мы вышли во двор, стали у ворот. На улице шла группа молодежи. Впереди шел тот самый „борец“, чубатый Игнась, что боролся со мной. Он шел с девушкой и под гармонь напевал частушку:
 

— Ой, пойду до млына,

До дыря-во-го

Выбыраты коваля

Кучерявого.

Девушки подхватывали:

— Ой, пойду я до млына,

До низэнь-ко-го

Выбыраты коваля

Молодэнького.

Я вышел со двора. Меня увидели ребята и девушки: „Паныч! Пойдем с нами, споешь и спляшешь“. Меня окружили девушки, одна взяла его за руку: „Паныч, не гордись. Пойдем с нами“. Хотелось пойти с ними, запеть самому. „Но можно ли комсомольцу с пьяными?“ — подумал я. И не пошел“. Тут появился Ефим и буквально вырвал моего будущего дедушку из вцепившихся в него рук:

— Молодец, Ваня, что не поплелся с пьяной ордой. Давай, Параска, скорее на стол. Не сиди там, как воробей на венике.

За компанией потянулся только один старый дед, притопывавший лаптями и распевавший на всю улицу:
 

— Поглядите-ка, девчата,

Что на крыше деется!

Соловей синицу топчет

И сова надеется!

Зимние молодежные вечеринки продолжались до Великого Поста. После Пасхи игры и песнопения возобновлялись, достигая своей кульминации на Ивана Купалу, являвшегося отголоском древних языческих праздников-оргий. Но это — уже другая история...

....

Народные традиции очень живучи. «Щедровки», записанные Зинаидой Радченко в Гомеле в 1884 году, гомельская детвора слово в слово распевает до сих пор, собирая конфеты по квартирам в «старый» Новый Год.
 

---

---