---

Одно из самых загадочных стихотворений М.Ю.Лермонтова называется «Молитва». Загадочных потому, что мало кто в состоянии точно сказать, о чем оно. Я вспомнил его строки в связи с шумной разоблачительной кампанией, развернувшейся вокруг моего друга Захара Прилепина.
 

---

Поступок Прилепина не требует, на мой взгляд, какого-то специального и сложного осмысления, он легко и как-то сам по себе раскладывается на составные части.

Предыстория такова: Захар принял решение поступить на военную службу в чине майора на должность заместителя командира батальона спецназа Армейского корпуса ДНР.

Как по мне, желание человека, три года наблюдавшего в качестве сначала просто волонтера, затем советника главы республики за действиями украинских военных, денно и нощно с небольшими перекурами расстреливающих Донбасс, взять наконец в руки оружие и пойти защищать эту землю, живущих на ней людей, с человеческой точки зрения не просто понятно и легко объяснимо, но еще и свидетельствует об изрядном душевном благородстве.

Но сам Захар в интервью «Комсомолке» наговорил много такого, что было бы уместно, если бы речь шла о намеренной провокации, о перформансе, об акции, призванной нанести «пощечину общественному вкусу».

Здесь и взятие какого-нибудь ближайшего города бывшей Донецкой области, и Киев как стратегическая цель, и много чего еще, что выглядит как бравада человека, который точно знает, на какие кнопки нужно жать, чтобы вызвать у оппонента приступ истерики и ярости.

С этой задачей Захар отлично справился, да еще, забаненный «Фейсбуком», успел понаписать всяких обидных слов на чужих страницах, доведя гуманистов из либерального лагеря до самого что ни на есть белого каления.

Мне его замечательный и высокорезультативный полемический настрой в этой ситуации показался чрезмерным, не отвечающим очень глубокой человеческой сути события, его драматическому и масштабному пафосу.

Вот здесь мне как раз и пригодились бессмертные строки Михаила Юрьевича.

Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.

Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово…





В самом деле, бывают объяснения, которые только запутывают дело, а сам характер событий полон такого значения, что слова затемняют истинный смысл происходящего.

Я вполне понимаю и даже поддерживаю желание Захара прописать некую внешнюю драматургию своей новой роли, сгустить вокруг нее краски и страсти с тем, чтобы оживить в российском информационном поле повестку дня, связанную с войной в Донбассе.

Мне же само событие в большей степени кажется фактом личной биографии писателя, каковым оно и станет через некоторое время, когда страсти улягутся и служба Захара, увязанная с его творческими обременениями, обретет характер регулярной и осмысленной деятельности.

И здесь я подхожу к очень тонкому моменту, когда многослойный поступок следует разделить на смыслы, взрывающиеся каскадом скандальных фейерверков при соприкосновении с реальностью, и смыслы, которые станут тканью реки времени и покатятся дальше, поддерживая и направляя ее течение.

Когда говорят, что Прилепин, дескать, позарился на славу недавно ушедших Гиви и Моторолы и поспешил занять освободившееся место, это несусветная чушь.

Прилепину точно хватает собственной известности, и хватает настолько, что добавлять сомнительную с точки зрения достоверности роль человека с ружьем в уже сложившийся образ писателя, помогающего, чем может, выстоять Донбассу — это явный перебор.

Мне как человеку, знающему Захара, кажется, что его решение явилось суммирующим действием, когда взрослому мужику в атмосфере, сотканной из тысяч воль тех, кто явился на эту войну — как местных, так и добровольцев из России — уже нечем было дышать.

Отчаянная решимость мобилизованных собственной совестью воинов не оставляла выхода — надо было идти вослед и не просто повторить их выбор, но и дать знать городу и миру о том, что это лучший шаг мужчины в сегодняшней России.

И вот здесь событие распадается надвое: сделать самому — это совершить действие, имеющее значение только для совершившего, ему нужна тень и тайна, приоткровенность, чтобы сохранить экзистенциальную подлинность.

Но поднять из безвестности (а некоторых — еще и из могил) тысячи русских мужиков, сражающихся и сражавшихся за Родину, направить на них луч света, сделать их жизнь и судьбу частью современной русской истории — уже задача писателя, который саму свою жизнь превращает в книгу и тем самым лишает собственный выбор той основательности и спонтанности, когда правая рука не знает, что делает левая.





Увы, нам приходится жить в мире, где совесть иногда не может позволить себе оставаться только самой собой, ей нужна объективация и оперативный простор — прошу прощения за канцелярит.

Ей приходится конвертировать себя в повышенное внимание к трагическим событиям, которые людям хочется все время вытеснить из зоны комфортного потребления новостей, совести необходимы литавры, чтобы оповестить весь свет о творимых нелюдьми преступлениях.

Именно на этой разнице между значением поступка и формой его проникновения, с подачи самого Захара, в медийное пространство и играют его критики, утверждая, что он ищет дешевой популярности, незаслуженной славы.

Даже поклонникам кажется, что устроенное Захаром буйное веселье — это недобранные аплодисменты, улыбки и восторженные взгляды, которых артисту вообще никогда не бывает достаточно.

Я так не думаю. Прилепин собирает средства для помощи пострадавшим от войны детям, теперь вот и на амуницию для батальона, заместителем командира которого он стал.

Ему банально нужна узнаваемость, ему необходим скандал, который разворошит общество и заново прикует к нему внимание всех тех людей, которым небезразлична судьба Донбасса и защищающего его русского человека.

Но в этой шумихе будет кривить губы от ощущения невыносимой безвкусицы происходящего тот самый майор, батяня-замкомбата, которому вообще на хрен не сдались направленные на него влюбленные и ненавидящие взоры, дурацкая карусель политических дрязг и аляповатая гирлянда проклятий, которая тяжкими кандалами сковывает армейское служение.

Я бы предложил сделать во всей этой чересполосице ставку на человека, человека веселого, отчаянного, отбрехивающегося от всего мира, за три года десятки и десятки раз бывавшего на передовой, помогающего, пишущего постоянно о тяжелой, кровавой войне, обличающего, колесящего по городам и весям, выступающего сегодня в одном городе, завтра в другом, на человека неуемного и желающего сделать то, это, десятое, пятнадцатое, чтобы отвести беду от ставшего домом и Родиной Донбасса, от России, как он понимает неизбывную связанность одного и другого.

Всякому человеку положен некоторый лимит поступков и экзистенциальных переходов — нельзя втиснуть несколько жизней в одну. Но Захар упорно рвется в эту дверь, и у него пока выходит, где-то кривовато, но на той самой человеческой глубине я не слышу ни одной фальшивой ноты.





И конец лермонтовской молитвы как раз про то абсолютное отсутствие шума, которое, будучи укутано в тысячу покровов, звучит как единственный призыв быть, который достоин того, чтобы его услышать.

Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.