В мире прекрасного
28.11.2020
Александр Филей
Латвийский русский филолог
Музыка русского слова
-
Участники дискуссии:
-
Последняя реплика:
Стоит открыть первую страницу «Войны и мира» и, например, современный роман, написанный автором нашего времени, чтобы понять, где небо, а где земля. С радостью и осознанием величия русской словесности вчитываешься в начало грандиозной эпопеи, пусть даже речь идет о светских турбулентностях, бушевавших в салоне некстати загрипповавшей Анны Павловны Шерер, чьи завсегдатаи рассматривали наивного Пьера под микроскопом. Каждое слово не просто на своем месте — оно накрепко вмонтировано в контекст эпохи и служит глыбой в величественном здании русской художественной традиции. Где теперь тот Толстой?
Впрочем, стоит открыть и позднейших писателей, которые творили во имя русского языка. Иван Алексеевич Бунин — неважно, ранний или зрелый. Еще живущий в России или уже осевший во Франции. Многоголосость, переливчатость, неповторимая мелодичность русского языка, пронесенного через всю долгую бунинскую жизнь на развевающемся знамени литературного творчества, и сегодня звучит благородным гимном родной культуре. Шолоховский «Тихий Дон» — это музыка эпического слова, и в каждом обороте речи, в каждом жесте героев (пусть и второстепенных) чувствуется течение великой реки, объединявшей и скреплявшей славянскую душу.
Паустовский создан для того, чтобы его читали дети, которые начинают о чем-то глубоко задумываться. Константин Георгиевич — настоящий русский писатель, притом настолько настоящий, что перед ним преклонялись иностранцы, в том числе и Марлен Дитрих, обладавшая отточенным художественным вкусом. А что касается Василия Макаровича Шукшина, то его переводить на любой другой, нерусский язык — это как копировать Джоконду на уроке изо в школьном классе. Скопировать-то можно, а вот передать суть — это уж извините.
Сегодня все немного по-другому. Если русская литературная классика всю свою духовную энергию направляла на созидание, то страх и ужас новой, постдержавной эпохи, иезуитски положил этому конец. Не встречая особого сопротивления со стороны тех, кому природой положено блюсти неприкосновенность очага отечественной словесности. И в конце 1990-х была дана почти официально провозглашенная установка на разрушение. Авторы стремились перещеголять друг друга в заискивающе-верноподданническом отношении к приемам постмодернизма, хлынувших на российский книжный рынок в испорченном виде.
Низ сошелся с верхом и породил низ. Ведь спускаться с пьедестала всегда проще, чем на него подниматься. В чести (хотя и чести сомнительной) стали авторы второразрядного порядка, которых в советские годы едва бы напечатало хоть одно порядочное издание. Эти авторы, невесть откуда взявшиеся, скрываясь под удобопродаваемыми псевдонимами, развратили невинное поколение читателей еще социалистического формата, и процесс этот продолжался слишком долго, чтобы не оставить следов. И сегодня книжная полка в стандартном книжному магазине донельзя коммерциализирована. На нее просто так попасть не получится. Как в пищевые магазины вряд ли попадет молочный продукт, произведенный в деревне дедушкой, а вот продуктов вполне уважаемой молочной фирмы хоть отбавляй.
В то же время читатель — зачастую независимо от возраста — успел истосковаться по фундаментальной литературе, и в условиях отсутствия приличного предложения берется за старые фолианты. Пусть даже не в библиотечном, то есть бумажном формате, а в сетевом, но тяга остается и, более того, она пробуждается. Потому что окололитературные вседозволенности не просто сшибли планку высокого, но и допустили опрощение языка — настолько, что драгоценный литературный текст прошлого и позапрошлого века теряет свою доступность в глазах читателя, которого за глаза уже давно кличут массовым. Хотя уверен, что наш читатель этого не заслуживает.
А ведь так незаметно уходят целые пласты некогда живой лексики, и синтаксические обороты, казавшиеся еще вчера весомой литературной нормой, сегодня прозябают в безвестности. Уже не обращается к ним писательская рука, управляемая холодным и циничным разумом — как бы ярче прорекламировать свой новый книжный продукт и занять достойное место — рядом с йогуртами известной и статусной фирмы. Или того больше — потеснить их. Ни Толстой, ни Бунин, ни Шолохов, ни Паустовский просто физически не могли думать о таких вещах — иначе они были бы кем-то другим, но только не самими собой. Самое страшное и невыгодное, что может произойти с национальной литературой — это ей деидеологизация и коммерциализация (а точнее — коммерциализация, и как следствие, деидеологизация). А вот обратный путь гораздо сложнее и тернистее. Удастся ли его преодолеть за текущий век — время покажет.
facebook.com
Дискуссия
Еще по теме
Еще по теме
Олег Озернов
Инженер-писатель
ЭТО ДОБРЫЙ ПОСТУПОК ИЛИ ДУРНОЙ?
Все зависит только от нас
Анна Петрович
мыслитель-самоучка
КАРЕНИНА, РАСКОЛЬНИКОВ И ФАННИ КАПЛАН
Как все было на самом деле
Мария Иванова
Могу и на скаку остановить, и если надо в избу войти.
ЛУЧШЕ С ПОНЕДЕЛЬНИКА
В новом году
Александр Малнач
Историк, публицист
УБОГОЕ БИТОВСКОЕ СЧАСТЬЕ...
С газонами и фонтанами
ОБЫКНОВЕННЫЙ НАЦИЗМ
КАК СОЗДАТЕЛИ RAIL BALTICA ПЫТАЛИСЬ ОБМАНУТЬ ГЕОГРАФИЮ
ПОЛИТИЧЕСКАЯ КРИТИКА
Это Вы как нерусский рассуждаете? Или Вы как русский знаете лучше, как жилось нерусским?
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО СЕРГЕЯ СИДОРОВА
Из разговора врачей(англоязычных):Ну, коллега, будем лечить или она сама загнется?!