Направляясь в Донецкую филармонию на концерт советской военной песни, организованный по случаю празднования годовщины освобождения Донбасса от немецко-фашистских захватчиков, я даже не думал что-то писать об этом мероприятии.

Но в стенах филармонии мне вдруг показалось, что я ощущаю какую-то внезапно образовавшуюся связь с происходящим в самом городе, с тем, что переживают люди, которые в нем живут, я стал чуть лучше понимать, какими смыслами обмениваются друг с другом прошлое и настоящее этой охваченной войной территории.



 

 
Я был в Донецкой филармонии года полтора назад — зимой 2014 года, когда город ходил ходуном от сотрясавших его разрывов. Тогда Донецк обстреливали хаотично, снаряды ложились в основном на окраинах, примыкавших к линии соприкосновения, но иногда залетали и в центр.

Но даже когда они не залетали, круглосуточная канонада не давала забыть жителям центральных районов о том, что нынче на дворе война. Город был безлюден и обездвижен, редкие почти пустые троллейбусы и автобусы только подчеркивали безжизненность городского ландшафта.





И в этих прямо скажем невеселых обстоятельствах в Донецке театры регулярно давали представления, а филармония — концерты. Признаюсь, что я не меломан и едва ли добрался бы туда из любви к искусству, меня просто попросили снять видеосюжет и сделать интервью с сотрудниками заведения. Впечатления были очень неоднозначными.

С одной стороны, в выстуженном, простреливаемом насквозь городе, городе, впавшем, казалось, в больной и тревожный сон, несколько сот человек, пришедших в костюмах и вечерних платьях слушать музыку казались странной компанией.

В перерывах между номерами сквозь толстые кирпичные стены прорывались звуки разрывов, иногда их можно было услышать и во время исполнения музыки. Да, со сцены что-то говорилось о концертах в блокадном Ленинграде, аналогии были понятными и мне все равно было не по себе. Тогдашний главный дирижер филармонии рассказывал мне абсолютно правильные вещи о том, что люди тянутся сюда за ощущением мирной жизни, чтобы на пару часов укрыться от войны, восстановить в памяти другое время, но мне во время антракта все равно было немного не по себе.

Тогда я, может быть, еще не очень хорошо понимал донецкий характер. Мне казалось, что во время обстрелов нормальный человек все же должен держаться своего жилища, поскольку в чадящем хаосе, накрывшим город, было абсолютно неясно из какой темноты вырвется кусок смертоносного железа, где ляжет, чью жизнь заберет по завершении своего бессмысленного и бесцельного полета.





Музыка начиналась прямо в фойе — напротив гардероба посетителей встречал маленький оркестрик (наверное, той самой надежды), исполнявший какое-то развеселое попурри. Я не видел на лицах людей особого ликования и радости, мне казалось, что они пришли сюда, как на работу, исполнить какой-то неведомый долг. Видимо, так оно и было.

Сейчас я думаю, что они не столько прятались от войны, сколько приходили в филармонию отдать долг музыке — высокому искусству, тому, что позволяло им не ощущать себя насмерть перепуганными животными, забившимися в ожидании смертельной опасности в подручные щели и не смеющими выбраться оттуда на свет Божий.

Выход в город не был сопряжен с каким-то повышенным риском, в конце концов смерть можно было встретить и в собственном доме. Но риск все равно был, пусть даже минимальный.

Облачаясь в костюмы и платья, а потом в этих торжественных нарядах вплывая в зал филармонии, дончане, думаю, вели каждый какую-то свою собственную, внутреннюю битву — со страхом, безнадежностью окружающей реальности, они сражались за свой душевный покой, отражая атаки врага, пытавшегося заморочить, обездвижить, деморализовать, свести с ума жителей города.


Дончанам удалось пережить и эту страшную зиму, и следующую. И, надо полагать, совсем небольшое здание филармонии и поддерживаемое в нем постоянно таинство звучащей музыки оставались местом духовной и психологической сосредоточенности, территорией сопротивления ужасу, разъедавшему души.

Сегодня и Донецк не тот, и филармония не та. В городе не слышно обстрелов. В центре почти ничто, кроме редких фигурок в камуфляже, не напоминает о войне, это обычный русский город с обычными горожанами.

И посетители филармонии — это очень обычные посетители, в них нет того — полуторалетней давности — внутреннего напряжения. Но война все равно разговаривает со всеми нами — не пушками и канонадой (с первого сентября перемирие, Донецк утопает в тишине), а языком военных песен, напоминающих, что война, уйди на окраины, превратившись в дробную, выматывающую рутину редких обстрелов и спорадических столкновений, все еще остается здесь.





Программу концерта составлял кто-то, хорошо понимающий состояние людей, обитающих во все еще фронтовом городе.

В ней почти не было песен о понесенных потерях, таких как «Журавли», разве что «Баллада о матери» на стихи Андрея Дементьева. Но ведь и она о том что «Кадр сменился, сын остался жить, Просит мать о сыне повторить. И опять в атаку он бежит, жив, здоров, не ранен, не убит». Слишком жива память о собственных потерях, да, собственно, счет им не прерван, город так и живет в ожидании новых, ведь все еще непременно вернется, нынешнее затишье — лишь пауза между боями.

Поэтому вместо рассказа о тяжелых военных буднях и тяготах войны военная лирика — волнующий рассказ о том, что помогает человеку оставаться собой в самые тяжелые времена: о любви, дружбе, верности, любви к родному краю, к стране.

Удивительно, что одним из первых — третий, кажется, по счету номер — вдруг прозвучал «Севастопольский вальс» в исполнении нынешнего директора донецкой филармонии Александра Парецкого.

Может быть, это только мне чудились какие-то скрытые смыслы в выборе тех или иных песен и их очередности, но я решил для себя, что «легендарный Севастополь» сегодня для дончан — это образ стойкости и мира одновременно, верный друг, недостижимый пока идеал и соратник по борьбе.





Тогда, зимой в 2014 на аналогичном концерте публика состояла из людей всех возрастов, без явного преобладания какой-нибудь одной возрастной группы. А сейчас, случайно ли, нет, но 95 процентов посетителей были люди пенсионного возраста. Это тоже, наверно, примета времени.

У молодых сегодня в Донецке хватает забот через край и без музыки — чтобы выжить в крайне скудных обстоятельствах, при мизерных зарплатах, необходимо все время двигаться, чем-то заниматься: убирать картошку на приусадебных участках за городом, ремонтировать в собственных гаражах машины для дополнительного заработка, да мало ли что можно сделать в выходные.

Веселая песенка из фильма «Небесный тихоход» замечательна тем, что к реалиям нынешней войны отношения почти не имеет. В начале боевых действий на украинской стороне еще были пилоты, но потом как-то быстро перевелись. А донецким, в отсутствие боевых крылатых машин, только и остается что ухаживать за теми, кто в списке значится под номером два.





Ну а смуглянка из одноименной песни неожиданно для меня получила на концерте новую прописку. Герой встречает ее не в отряде, как в оригинале, а в Донецке — что не вызывает никакого внутреннего протеста, поскольку, учитывая многонациональность города, такое вполне могло произойти.





Здание филармонии расположено на улице Постышева, слева ее подпирает Комсомольский проспект, справа — проспект Ильича. Фасадом оно выходит на центральный в городе монумент, памятник Ленину, с которым, наверно, и обсуждает тихими сентябрьскими ночами все городские новости.