---

Это удивительно, что в престижной серии «Библиотека всемирной литературы» вышел большой том прозы Булата Окуджавы. А за ним еще два (сперва роман «Свидание с Бонапартом», и там же — «Похождения Шипова», затем «Упраздненный театр» и «Путешествие дилетантов»).
 

---

Еще лет двадцать назад такое было немыслимо. И не по соображениям запретительного характера, а потому что русские критики и литературоведы очень долго не могли понять, как к опусам Окуджавы относиться. Певец — не певец, поэт — не поэт, а уж прозаик — вообще неясно что.

И лишь когда его не стало, все поняли, что мы потеряли небывалого в России барда, интереснейшего поэта и незаурядного прозаика. Как к поэту я к Окуджаве отношусь спокойно. Хотя признаюсь, что мне, не бог весть какому любителю читать стихи, — предпочитаю прозу, — песни Окуджавы очень даже по вкусу, и читать их я могу в любом настроении, едва они мне попадаются в руки.

Почему? Наверное, потому что они у него льются естественно и непринужденно, как у Пушкина или Лермонтова

А вот прозу Окуджавы я ценю очень. По мне, в русской литературе последней трети ХХ века не было прозаиков интереснее, чем Юрий Трифонов и Булат Окуджава.



 

Попавшая мне в руки в 1975 году небольшая книжка Окуджавы — повесть «Похождения Шипова, или Старинный водевиль» — произвела неизгладимое впечатление.

Тут надо напомнить вот о чем. Как бард Окуджава не с неба упал, что для советских писателей — редкость. Ведь Литературный институт в Москве был создан в незапамятные времена неслучайно. Советские писатели образованностью никогда не отличались. Огромное количество прозаиков в России — люди вообще без образования или дипломированные технари. Литинститут был создан не столько для их обучения писательскому делу, сколько для общего гуманитарного ликбеза.

Так вот, Окуджава был, напротив, на редкость образованным человеком и хорошим профессионалом. Помимо того что он писал стихи и прозу, Окуджава был учителем, переводчиком, издательским редактором, журнальным литсотрудником, бардом, композитором, сценаристом, актером. Короче говоря, человеком хорошо и профессионально образованным.

Всё это раскрылось в его прозе. В языке и стиле, в тематике. Так писать, как он, в России, по-моему, никто еще не писал. Создается впечатление, что не Окуджава владеет языком, а язык овладевает им. И еще, похоже, он занялся прозой, потому что его выдумке, фантазии и изобразительности в песнях было тесно. Ему нужен простор, размах, масштаб.

Иногда мне кажется, что начитавшись «приятельской прозы» — Аксенова, Гладилина, Казакова, Некрасова и остальных своих друзей-шестидесятников, — он сильно огорчился от того, как несмело, даже неуклюже обращаются с языкостилем молодые прозаики. И решил показать им, почём фунт изюма.

Так, пожалуй, неожиданно для себя он тоже стал прозаиком.





«Похождения Шипова» не случайно названы старинным водевилем. Мало того что эта смешная повесть льется как песенный текст. Окуджава обращается со словом и сюжетом, как цирковой иллюзионист со своим реквизитом.

Один московский критик заметил: «“Шипов” — вещь хулиганская, игровая с начала до конца. И это тем странней, что посвящена она теме нерадостной и даже трагической — русскому политическому сыску».

Почему же в «Похождениях Шипова» так веселится и ерничает автор? Тема всё-таки трагическая. А тут прав другой критик: Окуджава абсолютно чужд сатире. Он никого не высмеивает, а над всеми посмеивается. И что еще удивительней, при всём при том он любит всех своих персонажей.

В совокупности, — да, еще вот что свойственно его прозе, она звучит у него часто как стихи и даже рифмуется, — так вот, в совокупности все эти приемы или особенности его стиля создают нечто фантасмагорическое. Или гротесковое, даже волшебное, как рассказываемая взрослому человеку детская сказка. И этим прежде всего интересен и ценен Окуджава-прозаик.

Кстати, не всем такая проза нравится. Иным она покажется странной. Вроде бы историческая, хотя, с другой стороны, любой из нас, почитав «Похождения Шипова», сочтет повесть насквозь придуманной, нафантазированной, кто-то даже назовет «Похождения» высосанными из пальца.

Однако — и в этом тоже своя прелесть — парадокс заключается в том, что вся эта абсолютно невероятная история имела место быть в биографии Льва Толстого, как говорится, от А до Я. И более того, совершенно опереточный секретный сыщик Шипов тоже существовал в действительности и слыл виновником этого нелепейшего происшествия.



 

Литературный историзм как метод приобретает иногда неожиданные формы. Ну а у Окуджавы — и в «Похождениях Шипова», и в «Свидании с Бонапартом» (автор считал его лучшим своим романом), и в «Путешествии дилетантов» — историческая подоплека вообще как будто выворачивается наизнанку и попирается как нечто нетерпимое и ненавистное.

Впрочем, это только так кажется. Каждая прозаическая книга Окуджавы начиналась с кропотливого изучения документов, в частности, писем реально существовавших лиц. Другое дело, что автор в этой работе всегда нацеливался на совершенно конкретный поиск. Он всегда старался обнаружить какой-нибудь смешной (или, наоборот, не смешной, а больше смахивающий на «черный юмор») исторический анекдот. Чтобы потом раскрутить его так, что мало не покажется.

Пожалуй, только роман «Упраздненный театр» избежал этого. Так это роман автобиографический. Между прочим, отмеченный в России престижной премией «Русский Букер». Что в случае с Окуджавой очень характерно — книга, конечно, интересная, но вряд ли у него самая достойная награждения.

Просто современный читатель — да и критик тоже — хорошую литературу сегодня обходит стороной. По двум причинам.





В нашем сознании существуют как бы две русские литературы. Если не брать поэзию, это проза, условно говоря, дореволюционная и послереволюционная, или — ХIХ и ХХ века.

Проза ХIХ века отличается своей простой, подчеркнутой реалистичностью. Она копирует жизнь. Переносит повседневную обыденность на бумагу.

Другое дело — лучшие прозаики ХХ века. Они ничего не копируют, а как бы создают жизнь заново. Они играют жизнью, как жонглеры. Поэтому сегодня «новому читателю» так скучен Лев Толстой и, напротив, великолепен, скажем, поздний Бунин, или Булгаков, или поздний Катаев.

Толстой списывает ситуации с того, что с ним реально происходило, не отступая от жизни ни на шаг. Поэтому в нем нет иронии, а Бунин... он как будто записывает свои сны. Он фантазирует, играет ситуациями.

Если Толстой, Тургенев или Чехов пишут так, как пишется, преуспевая в точности, правдивости, искренности, то в ХХ веке мы считаем интересными писателями исключительно тех, кто выделяется чем-то особенным. Прозаики ХIХ века для современного читателя, говоря фигурально, все — Репины и Крамские. А в ХХ веке выдающимися становятся исключительно те, кто не пишет жизнь с натуры, а лепит ее заново, по-своему, как будто видя ее через стеклянную призму. Как писал свои картины, например, Куинджи.





Вот и роман Окуджавы «Свидание с Бонапартом» — это те же будни войны и мира Толстого, но как будто увиденные боковым зрением.

Мало того, у Окуджавы — как, наверное, у всех более-менее интересных современных авторов-прозаиков, — описываемая жизнь словно подправлена неким волевым, экстравагантным усилием. Это не обычный реализм Репина, а уже фантастический реализм Дали.

И литература современная отличается от старой, классической, тем, что пишущий не просто фиксирует жизнь, а воспроизводит ее не так как все — не привычным способом, а в невидимом нам необычном спектре красок.

И отсюда главное, что, в отличие от беллетристики, ценится в художественное литературе больше всего — художественная атмосфера и мелодика слова.

Классики не обращали на это внимания. О художественной форме, тем более о ее роли в прозе, они не очень-то и задумывались. Поэтому и мы, на классике воспитанные, часто интересуемся только содержанием романа или рассказа. Тогда как сегодня литературный текст с примитивно, безвкусно организованной мелодикой больше относится к беллетристике, чем к настоящей литературе.

У Окуджавы как раз художественная атмосфера решает всё. Музыка фразы, скрупулезность языка поражают. Читаешь его прозу и как будто купаешься в литературном великолепии.


Другая причина, почему романы Окуджавы не становятся топовыми, заключается в том, что живем мы всё ещё одной ногой в эпохе постмодернизма. В литературе давно уже завершившегося.

Тогда усиленно распространялось мнение, что всё, что более-менее хорошо, на самом деле — плохо, и наоборот — всё посредственное и никудышное возводилось в ранг достойного внимания.

Так, отвадив от высокого качества, всех нас приучили к ширпотребу самой низкой пробы. К тому, чтобы всё было как у всех. Как кем-то сказано, демократия предпочитает хоровое пение, солистов она не любит. А Окуджава был солистом. Потому его многие не привечали.

Да и сейчас тоже — издают много, а вот знаком с его прозой мало кто.