---

Европа в конце XVIII — XIX веков прошла через целую череду больших и малых буржуазных революций, но французская революция 1848 года вошла в историю как первая битва между пролетариатом и буржуазией.

«Вся Европа дрожит от июньского землетрясения», — писал Карл Маркс о восстании парижского пролетариата.

Французская революция открыла и другую истину — варварские методы классового противостояния должны уйти в прошлое, так как они контрпродуктивны с точки зрения решения главных проблем трудящихся.
 

---

 

Несколько слов о причинах французской революции 1848 года.

Основные из них — две:

☞ недовольство промышленной буржуазии ограниченностью прав политических, в том числе — избирательных;

☞ крайне тяжелое экономическое положение рабочего класса и полное отсутствие у него избирательных прав.

Это кажущееся совпадение интересов привело к разному пониманию целей революции буржуазией и рабочим классом и, как следствие, — предательству интересов последнего и его поражению.

В условиях роста производства французская промышленная буржуазия стала богатой, и её уже не удовлетворял жёсткий избирательный ценз, так как политическая власть находилась в руках у небольшой кучки банкиров, собственников железных дорог, шахтовладельцев во главе с королем-либералом.

Фабриканты и владельцы мануфактур добивались изменения избирательного закона в свою пользу и до поры до времени стояли за республику.

Рабочие понимали республику иначе. Они хотели социальной республики, которая обеспечила бы коренное улучшение положения трудящихся.

Это, естественно, вызывало тревожные ожидания буржуазии, и чем дальше продвигался революционный процесс, тем противоречия интересов рабочих и буржуа становились более явными.

Положение приобрело критическую массу и в связи с тем, что сельское хозяйство европейских стран три года подряд потрясал неурожай, нанёсший наибольший урон Ирландии и Франции.

В 1847 году ситуация стала еще более напряженной вследствие экономического кризиса. Заработная плата трудящихся упала в два с лишним раза. Началась массовая безработица.

Французские газеты сообщали:
 

«Около 80 тысяч каменщиков, плотников и др. являются безработными. Каждый день приносит бесчисленные банкротства, аресты, продажи имущества судебными властями».
 

«Визит к беднякам», Париж, 1844 год. Рисунок К. Жирарде из «Le Magasin pittoresque».
 

---

Французское правительство стремилось отвлечь внимание от экономических проблем победоносной войной в Алжире.

В 1847 году там находился 100-тысячный экспедиционный корпус, который сумел нанести поражение повстанцам под предводительством довольно продвинутого полководца Абд-эль-Кадира.

Как это часто бывает и теперь, ему сначала была обещана свобода, а после сдачи — досталась тюрьма.

Тем не менее ухудшение экономического положения, человеческие потери и широко освещаемые прессой жестокости войны вызвали недовольство народных масс Франции.


События революции развертывались следующим образом.

Пользуясь обстановкой, промышленная буржуазия решила вырвать у правительства реформу избирательного права и добиться снижения избирательного ценза (200 франков прямого налога в год).

По этому поводу устраивались собрания, на которых выступали буржуазные деятели с требованием реформ.

Большое собрание было назначено на 22 февраля 1848 года, однако в последний момент правительство его запретило.

Буржуазные деятели решили подчиниться и остались дома, но к зданию, где предполагалось собрание, явились рабочие, ремесленники и студенты.

Они выступили с призывом к восстанию и кое-где стали возводить баррикады. Правительство объявило сбор Национальной гвардии, но большинство гвардейцев браталось с рабочими.

В ночь на 24 февраля 1848 года, после того как правительственные войска расстреляли демонстрацию рабочих, восстание приняло всеобщий характер. Ночью парижане построили около двух тысяч баррикад, для чего срубили на улицах свыше четырех тысяч деревьев и вырыли из мостовой более миллиона камней.




Баррикады в Париже, 23 февраля 1848 г.
 

---

 
К утру казармы и все склады оружия в Париже были в руках восставших.

Король Луи-Филипп, выбравшись из дворца подземным ходом, в простенькой извозчичьей карете бежал из Парижа в Лондон.

Палата депутатов сделала попытку посадить на освободившийся трон малолетнего внука Луи-Филиппа, а мать его сделать регентшей, но ворвавшиеся в здание палаты вооруженные рабочие и национальные гвардейцы помешали этому. Да и трона в то время уже не существовало — его сожгли на площади.

Благодаря героизму и бдительности рабочих так называемая «июльская буржуазная монархия» во Франции была свергнута.

Лучше организованные и опиравшиеся на лояльные батальоны Национальной гвардии буржуазные деятели, воспользовавшись ситуацией, сформировали правительство, решив создать видимость учёта интересов тех, кто на самом деле свершил февральскую революцию.

В состав правительства были включены рабочий пуговичной мануфактуры Альбер, а также трибунный демагог, журналист Луи Блан, лживо называвший себя социалистом.

Для отвода глаз несколько социалистов были включены в правительство как аппаратные клерки и секретари.

Руководящее положение в правительстве занял назначенный министром иностранных дел Ламартин, защищавший интересы фабрикантов и заводчиков.


25 февраля по требованию огромной рабочей демонстрации Франция была объявлена единой и нераздельной республикой.

Конечно, республика — шаг вперед по сравнению с монархией, однако в том варианте, в каком она была создана, положение трудящихся осталось прежним, и площадь перед зданием временного правительства вновь наполнилась вооруженным народом.

Один из рабочих, с оружием в руках, именем народа потребовал от временного правительства признания «права на труд», т. е. права на получение работы для всякого, кто в ней нуждается.

Пролетарии требовали «социальной республики». Они связывали с ней вопрос о коренном улучшении положения трудящихся и требовали, чтобы буржуазия признала это право за каждым.




Парижский революционный клуб, 1848 г. На стенах — лозунги революции 1789 года: «Свобода, Равенство, Братство».
 

---

Временное правительство согласилось признать «право на труд», но сделало это только для того, чтобы отвести нависшую над ним угрозу.

Чтобы подорвать саму идею реализации «права на труд», министерству общественных работ было поручено организовать «Национальные мастерские» — каждому желающему давали лопату и тачку и отправляли на общественные работы. Даже самые квалифицированные рабочие и мастера вынуждены были копать землю.

В связи с кризисом и безработицей и эта мера поначалу показалась выходом из положения — в мастерские вскоре записалось свыше 100 тысяч человек.

Тогда правительство, давая льготы буржуазии и выплатив проценты по государственным займам раньше срока, повысило прямые налоги на крестьян на 45 процентов.

При этом рабочим лживо внушалось, что налогом облагаются крупные землевладельцы-аристократы, а крестьянам — будто парижские рабочие не хотят работать и потому на содержание Национальных мастерских приходится брать деньги крестьян.

Этот пропагандистский приём сработал во время выборов в Учредительное собрание — крестьянство, составлявшее основную массу населения Франции, отдало свои голоса за буржуа.

Так называемый «45-сантимный налог» вызывал в крестьянской среде ненависть к республике и активизировал никогда не угасавшие в ней бонапартистские симпатии.

Сбор налога летом 1848 года, конечно же, привёл к массовым крестьянским волнениям.

Понимая всю шаткость создавшегося положения, лидеры рабочего движения решили действовать.


Утром 22 июня на площади Бастилии состоялась большая сходка, на которой рабочий Пюжиль произнёс речь, призывавшую к восстанию под лозунгом «Свобода или смерть!»

В один момент в рабочих кварталах было возведено около 450 баррикад. Количество восставших превысило 40 тысяч человек.

На баррикады в Париже вышли не только рабочие Национальных мастерских. Бок о бок с ними сражались и другие отряды парижского пролетариата. Женщины и дети помогали лить пули, перевязывали раненых, подносили бойцам воду и пищу.

В ходе восстания рабочие проявили беспримерное мужество, изумительное единодушие и военную смекалку, поражавшую даже противника — сказалось то, что организация деятельности Национальных мастерских была схожа с военной.

В ответ 23 июня Учредительное собрание приняло закон о роспуске Национальных мастерских, объявило осадное положение и вручило диктаторскую власть военному министру генералу Луи-Эжену Кавеньяку, отличившемуся жестокостью в войне в Алжире.

Поначалу Кавеньяк не мог добиться успеха, хотя и вызвал подкрепления и артиллерию из провинции, однако к исходу дня 24 июня наметился перелом в пользу правительственных сил.

Запомним для будущего разговора один весьма примечательный факт.
 

Когда по одной из парижских набережных на помощь душителям революции шли толпы лавочников и гвардейцев с криками: «Да здравствует Людовик-Наполеон!», единственный раздавшийся тогда голос: «Да здравствует республика!», — принадлежал русскому революционеру Александру Герцену.
 

 


Генерал Кавеньяк, 3 сентября 1848 г.
 

---

25 июня Кавеньяк продолжил наступление и взял предместье Сен-Марсо, окружив рабочих в их последнем оплоте — Сент-Антуанском предместье. К вечеру 26 июня там пали последние баррикады.

В боях и в результате внесудебных казней погибло до 11 тысяч человек, 25 тысяч было арестовано.

После рассмотрения их дел военными комиссиями, около 6 тысяч человек было освобождено. В заморские департаменты было сослано около 4 тысяч.

Лица, признанные вожаками, подстрекателями и зачинщиками, предстали перед военными трибуналами и были приговорены к каторге и большим срокам заключения.

Июньское восстание потерпело поражение не только из-за предательства буржуазии и соглашательской деятельности Луи Блана, предавшего интересы рабочих и агитировавшего прекратить борьбу.

Лишённые политических лидеров, арестованных 15 мая, восставшие потеряли управление, не имели чётко очерченных целей и тактики действий.

Фактически восстание стало запоздалой реакцией на провокацию буржуазного правительства и обреченной попыткой отстоять февральские завоевания.

К тому же рабочие и поддержавшие их гвардейцы не ставили перед собой задачу свержения существующей власти. Они требовали вернуть Национальные мастерские, освободить арестованных и учредить «демократическую и социальную республику».




Июньские бойцы в плену.
 

---

После разгрома июньского восстания было введено осадное положение, что означало фактически военную диктатуру Кавеньяка.

Общественные клубы были поставлены под строгий контроль полиции, для газет введены крупные денежные залоги, а пролетарские батальоны Национальной гвардии — разоружены.

Однако всеобщее избирательное право сохранилось, и это позволило провести в декабре 1848 года всенародные президентские выборы.

Новая конституция наделяла президента широкими полномочиями по американскому образцу — буржуазия надеялась найти в сильной президентской власти опору против новых выступлений низов.

По всей логике президентство во Франции должно было достаться генералу Кавеньяку, вокруг которого, казалось, сплотились все силы республиканской ориентации. Однако все карты смешало появление на политической сцене тёмной лошадки — Шарля Луи Бонапарта, племянника императора Наполеона.

За этого краснобая отдали свои голоса не только подавляющее большинство крестьян, но и многие рабочие — это было протестное голосование в пику июньским победителям. Голосовала за Бонапарта и мелкая буржуазия, разочарованная господством крупных буржуа.

В результате, на состоявшихся 10 декабря выборах он получил три четверти голосов избирателей.

Огромная власть, которую буржуазные республиканцы предназначали для себя, оказалась в руках политического авантюриста, который в конечном итоге покончил с Республикой, осуществив в 1851 году военный переворот и короновавшись императором.

Страх, охвативший буржуазию перед лицом пролетарского напора, привёл её к предательству демократических идей революции 1848 года и реставрации монархии.

Таковы вкратце события во Франции середины XIX века, которые имели большое значение для укрепления радикальных настроений в социал-демократии.

Расправа над участниками июньского восстания рабочих в Париже дала основание Марксу заявить, что восстание «открыло тайну революции новой исторической эпохи — идею освобождения пролетариата».


Предваряя разговор о последовавшем после революции 1848 года жёстком размежевании социал-демократии, хотелось бы заметить, что великие русские писатели и мыслители пристально следили за происходящими там процессами и гораздо глубже разбирались в сути происходящего, чего их европейские коллеги.

Если Белинский, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Огарёв следили за французской революцией 1848 года издалека, то Герцен и Тургенев находился в гуще событий, за что первый был изгнан французскими властями из страны.

Любопытна концовка текста, где Герцен описывает начало восстания и недобрых предчувствий о его исходе:
 

«23 числа, часа в 4 шел я берегом Сены к городской ратуше: лавки запирались, колонны национальных гвардейцев со зловещими лицами шли по разным направлениям...

Удары грома следовали друг за другом, и среди всего этого раздавался мерный протяжный звук набата с колокольни... которым еще раз обманутый пролетарий звал своих братьев к оружию...»
 

Герцен уже тогда чувствовал природу этого обмана, который не замечали многие французские деятели.

Его выводы были таковы:
 

«Государственные формы Франции и других европейских держав не совместимы по внутреннему своему понятию ни со свободой, ни с равенством, ни с братством...»
 

До своего приезда в Европу Герцен надеялся увидеть в Париже величие западного мира, однако ни «вольной речи», ни «независимой арены» он не нашёл. В обществе царила чёрствая проза банкирской деловитости.

Его резкий отрицательный взгляд на западное социальное устройство ещё более окреп в период подавления революции.

С конца 40-х годов Герцен по обширности своих связей с демократическими движениями всей Европы — Франции, Италии, Германии, Англии, Польши, Венгрии, Швейцарии — как бы олицетворяет собой целое министерство иностранных дел русской революционной демократии середины XIX века.

В этой связи совершенно неуместны традиционные суждения либерального литературоведения и историографии, будто по отношению к революции 1848 года передовая русская мысль выступала в роли ученика, повторяющего слова своего учителя.

Для Герцена французская революция явилась не учителем, а «пробным камнем», испытанием, из которого следовало делать выводы и искать новые формы борьбы за раскрепощение трудящихся.

Эволюцию французской буржуазии от эпохи штурма Бастилии до периода разложения «июльской монархии» Герцен просто и доходчиво выразил в обновлённом им образе Фигаро.

Если у Бомарше Фигаро «был беден, унижен, стягивал понемногу с барского стола и оттого сочувствовал голоду, и в смехе его скрывалось много злобы; теперь его Бог благословил всеми дарами земными, он обрюзг, отяжелел, ненавидит голодных и не верит в бедность, называя её ленью и бродяжничеством».

Когда «его начали обижать, — он подбил чернь вступиться за себя и ждал за углом, чем всё это кончится; чернь победила, и Фигаро выгнал её в три шеи с негодованием и поставил национальную гвардию с полицией у дверей…».

Наблюдая Францию 40-х годов, Герцен понял, что «рычаг, приводящий всё в движение, — деньги, — привёл к тому, что идеи принесены в жертву буржуа, которые теперь смеются над самоотверженностью революционеров».
 
Его мнение разделяли многие выдающиеся русские мыслители.

Белинский, умирая, принял зарево февральской революции во Франции за «занимающееся утро».
 

«Горе государству которое в руках капиталистов… Для них война или мир значат только возвышение или упадок фондов — далее этого они ничего не видят».
 

Следует заметить, что борцы с абсолютизмом и феодальными отношениями в России с ходу раскусили антинародную сущность капитализма. Для них он ничем не был лучше, чем царизм и гегемония сословий, против которых они боролись.


А что же знаменитые французские знатоки человеческих душ?

Виктор Гюго посвятил июньским баррикадам 1848 года сочувственные страницы в романе «Отверженные».

Здесь читатель узнаёт подробности отъезда свергнутого французского монарха под сень британского гостеприимства и его унизительном пребывании на чужбине.

Повествование заканчивается неопределёнными словами о том, что хотя король и был виноват, но в то же время «за ним не было никакой вины».

Оноре да Бальзак сходил в королевский дворец, чтобы взять на память кусок бархата с королевского трона в знак своей преданности монархии.

Молодой Флобер по поводу революционных событий писал:
 

«Всё это очень нелепо… Не знаю, будет ли новая форма правления и вытекающее из неё социальное положение благоприятным для Искусства. Вот в чём вопрос… Хорошая драма стоит короля».
 

Спустя два десятилетия в своём романе «Воспитание чувств» он вновь вернулся к событиям 1848 года. Критически описывая буржуазное общество, его убожество и мелочность, Флобер с недобрым чувством и сарказмом изображал и народ, демократию и революцию:
 

«Всеми овладела неистовая радость, как будто исчезнувший трон уступил уже место безграничному будущему счастью…»
 

Пожалуй, единственным исключением в оценках революции среди французских деятелей культуры того времени стала Жорж Санд, принявшая в ней весьма деятельное участие.

Однако если «крах буржуазных иллюзий в социализме» повёл Герцена дальше по пути революции, то Жорж Санд он увёл от революции в тишину сельской жизни, «…к идеалу мира, невинности и грёз».

Один Герцен не скупился на эпитеты в адрес временных попутчиков революции:
 

«А вы что делали, революционеры, испугавшиеся революции? Политические шалуны, паяцы свободы, вы играли в республику, в террор, в правительство… Учитесь теперь у ваших врагов, которые победили, потому что они умнее вас…»
 

И вот тут самое время сосредоточить разговор на главном итоге революции 1848 года — разделении социалистов в понимании дальнейшего продвижения идеи освобождения труда и причинах враждебных взаимоотношений Герцена с Марксом.

Долгие годы два изгнанника — Карл Маркс и Александр Герцен прожили в Лондоне, но так и не вступили в личный контакт из-за устойчивой неприязни, переходившей, порой, в открытую вражду.
 

Справедливости ради следует отметить, что для К. Маркса и Ф. Энгельса основанная Герценом вольная русская пресса являлась одним из важнейших источников сведений о положении дел в России.


 

 
Однако Герцен, негативное отношение которого к самодержавию и капитализму находило постоянное отражение на страницах издаваемого им «Колокола», не только не попал в число фаворитов, но и подвергался со стороны вождей пролетариата нападкам «столь же злым, сколь и несправедливым».

Да и сам Александр Иванович относился к «марксидам» (как он называл своих идейных противников) с недоверием и настороженностью.

В объяснении этого противостояния прочно утвердилось мнение, выдающего русского революционера Г.В. Плеханова, о «печальнейших недоразумениях», препятствовавших «сближению с основателем научного социализма того русского публициста, который сам всеми своими силами стремился поставить социализм на научную основу».

Из всего опубликованного полагаю очень обстоятельной работу двух докторов исторических наук; научного сотрудника Института российской истории РАН Б.С. Итенберга и дочери замечательного советского поэта В.А. Твардовской — «Карл Маркс и Александр Герцен: история одной вражды».

В ней, на мой взгляд, весьма точно описана ситуация и причины, её породившие.

Имя Маркса было, что называется, «на слуху» у Герцена с конца 1840-х годов, когда в окружении русского революционера-эмигранта и среди его корреспондентов неизменно оказывались люди, лично знакомые с лидером коммунистов.

М.А. Бакунин, П.В. Анненков, Н.И. Сазонов, И.Г. Головин, а также П.-Ж. Прудон и А. Эвербек — вот далеко не полный перечень тех, кто мог поделиться с Александром Ивановичем личными впечатлениями о Марксе еще в Париже.

В Лондоне это могли сделать Э. Джонс, А. Руге, Ф. Фрейлиграт, Л. Блан.


В оценках деятельности Марка и Энгельса, конечно же, звучала разноголосица.

Если Гесс считал Маркса гениальным и рекомендовал читать его труды, то Симон уличал пролетарского вождя в разжигании общей вражды, мешающей залечить раны, нанесенные демократии в 1848 году.

Анненков и Бакунин уже в середине 1840-х годов усмотрели в Марксе черты диктатора, а для Сазонова он и в 50-е годы оставался «дорогим учителем», единомыслием с которым он гордился.

В скрещении противоборствующих суждений и складывалось представление Герцена о личности, начинавшей играть все более значительную роль в международном социалистическом движении, а вскоре — и в судьбах русской интеллигенции.

Порывая с прежними соратниками по идейным соображениям, Маркс начисто забывал об их прошлых заслугах и доходил до уничижительных высказываний и оскорблений, что претило Герцену.

Сильное впечатление на Герцена произвела полемика Маркса с Гейнценом, который поддерживал пролетарского вождя в брюссельском изгнании, а потом получил безосновательные обвинения в грубости, низости и глупости.

Подобная форма идейной борьбы настолько поразила Герцена, что в «Былом и думах» он отмечает:
 

«Глаз наш не привык видеть в печати такие выражения, такие обвинения. Ничего не пощажено — ни личная честь, ни семейные дела, ни поверенные тайны».
 

Для вождя коммунистов не существовало понятия нейтралитета в борьбе. Он руководствовался девизом: «Кто не с нами, тот против нас».

Причём методы дискредитации использовались разные.

 

---

Окончание здесь

---