---

Радость наполнила сердца любителей массовок и шествий — власти Беларуси наконец-то решились удовлетворить пожелания «свядомай часткі грамадства» и разрешили провести на площадке около Оперного театра театрализованное мероприятие, приуроченное к 100-летию Белорусской Народной Республики.
 
Круглая годовщина отмечена также установкой в парке Янки Купалы памятного знака культурным и политическим деятелям начала XX века братьям Луцкевичам и памятной доски на фасаде здания, где проходили главные мероприятия, связанные с неудавшейся попыткой воссоздания на наших землях независимого феодального государства.
 

---

 

 
 
Чтобы придать легитимность «намаганням нацыянальна арыентаваных навукоўцаў», в Институте истории провели конференцию, на которой депутат Палаты представителей, доктор исторических наук Игорь Марзалюк обрисовал границы дозволеного:
 
БНР имеет право на историческое существование только в пределах революционного периода, а её реанимация фашистами в годы Великой Отечественной войны и в последующем периоде — исторический абсурд.
 
И хотя этот подход имеет логическое обоснование, беспокоит другое — не получится ли так, что этим действом положено начало праздничного окормления мизерных в историческом смысле русофобских дат?
 
К несчастью, навязываемые социальными сетями исторические домыслы и преувеличения имеют свойство застревать в головах неокрепшей умом молодёжи, не наученной анализировать существо вопроса. Ей подавай героический образ, конфликт и возможность выплеснуть накопившуюся энергию.
 
Поседевшие сказочники знают эту особенность молодости и, как дятлы, долбят в одну точку, лелея тайную надежду хотя бы кратковременно повластвовать в стране исторической неразберихи.
 

Следует отчётливо понимать, что, находясь на рубеже конфликта интересов Запада и Востока, Белая Русь объективно не могла являть собой очаг стабильности, оставаясь в течение столетий отсталой многонациональной и многоконфессиональной крестьянской страной, обескровленной многочисленными войнами и процветавшим здесь ростовщичеством.
 

 
Это отражалось не только на автохтонном населении — белорусах и литвинах, но и на качественном составе более поздних переселенцев в междуреченскую глухомань. Ведь сюда ехали не за длинным рублём, а обрести покой и как-нибудь прокормиться.
 
Если в той же Польше еврейство активно включилось в развитие производств и даже с переменным успехом спонсировало королевский двор, то на российско-польское пограничье двинулась качественно другая масса — относительно бедная и обездоленная.
 
Её желание ощутить в кармане звон монет привело к развитию мелких ремёсел и бурному расцвету ростовщичества, что постепенно обескровило многодетное крестьянство, гнувшее спину на малоурожайных землях.




Еврейская беднота.
 

---

 
После изгнания Наполеона и появления в натуральных панских хозяйствах более 80 тысяч осевших на белорусской территории французов, произошло некоторое оживление — помещики, наслушавшись рассказов иноземцев и возвращенцев с войны, стали вкладывать средства в развитие производств, ориентированных на выпуск преимущественно экспортной продукции, так как покупательная способность местного населения была очень низкой.
 
Типичный пример тому — Вилейско-Кривичско-Будславский регион, где как в зеркале отразились общие проблемы для белорусских территорий.
 
В 20-х годах XIX века на моей родине граф Людвиг Каменский организовал суконное производство.
 
Через пару десятилетий на ткацкой фабрике работало около 300 наёмных рабочих, а сукно успешно распродавалось еврейскими посредниками.
 
Аналогичным образом поступили и соседствовавшие крупные землевладельцы в Людвиново и Камено.
 
Всё пришло в упадок после восстания 1863 года под предводительством Калиновского, которого тогда Кастусём никто не называл.
 
Несмотря на развёрнутую местной шляхтой агитационную работу, белорусское крестьянство и еврейство, как и в период польского освободительного восстания Тадеуша Костюшко, новый бунт не поддержало. Намерения польской шляхты убедить крестьян в том, что её кнут мягче крепкого кулака царских властей, с треском провалились.
 
К тому же бунт обернулся проблемами — многие собственники мануфактур отправились в ссылку и перестали финансировать производственные объекты, а власть не имела на это ресурсов.
 
Как следствие, часть безработных пролетариев с панских производств пополнила армию «паробков» на селе. Кто-то был рекрутирован в армию, а остальные двинулись искать счастье в городах или уехали искать заработок за границей.
 
 
Нашему родоначальнику, Петру Савицкому, повезло. Получая неплохой доход от управления суконным производством Каменских, он скупил земли вокруг местечка Долгиново и под Логойском.
 
Но на земле его потомкам сохранить прежний уровень достатка было не просто — у троих детей основателя рода родилось более двадцати отпрысков.
 
Как было принято в старые времена, земля была поделена между сыновьями.
 
Переселившаяся на хутора родня оказалась оторванной от местечковой жизни и захирела во всех отношениях.



 
Долгиново на горизонте.
 

---

Помню наших дальних родственников, которые проживали на хуторе Гапоново и в выходной день заходили к нам после посещения рынка.
 
Как-никак Стась Савицкий моей бабушке приходился сводным братом, поэтому принимающая сторона старалась ничем не обидеть свояка. Все улыбались ему и пытались хоть что-то расспросить о житье-бытье, а он и двух слов связать не мог, отвечая невпопад. Какие новости могут быть на хуторе?
 
Выпив самовар чая и похрустев кусочком колотого сахара, Стась поднимался с лавки и, сунув шапку в карман, уходил. За ним следовала и его высоченная молчаливая дочь.
 
Сестра моей бабушки, Констанция, сочувственно переглядывалась с моей матерью. Ведь в детстве она росла вместе со сводным братом, и он до хуторской жизни был ничем не хуже остальных детей богатого родителя.
 
Вот что значило в те времена заполучить свой кусок земли и съехать на хутор, постепенно деградируя в дремучем захолустье.
 
Мало чем от хуторского отличался быт удалённых от больших дорог деревенек.
 
Из-за дороговизны фабричной продукции, закупавшейся помещиками и торговцами за рубежом, приобрести её могли только обеспеченные люди.
 
По этой причине подавляющее большинство населения изготавливало всё необходимое самотужным способом.
 
Тот, у кого в доме был настлан деревянный пол, а на гвоздике около дверей висели смазанные дёгтем сапоги, считался зажиточным человеком.
 
И это было не двести лет назад. Даже я ещё частично застал это время.
 



Огород в Гапоново.
 

---

Евреи в развитие производственных мощностей свои средства не вкладывали, так как остерегались войн и погромов.
 
Свои сбережения золотыми царскими десятками и драгоценности они держали в схронах, а те, кто нажил приличный капитал, предпочитали пускать его в дело за границей.
 
Ростовщики и местная шляхта старалась дать образование своим повзрослевшим детям, и те привозили из Вильно, Петербурга и Москвы разнокалиберные революционные настроения.
 
При этом поповские и шляхетские дети да отпрыски царских чиновников были преимущественно ориентированы на либеральный протест, а еврейская молодёжь покраснела и ударилась в социал-демократию.
 
Ржавчина агитации через слухи, распространяемые дворовыми людьми и «паробками», волей-неволей захватила и крестьянство. Только оно запах революции поняло формально и бунтовало не против царских властей, а против прямых виновников его бед — ростовщиков и заносчивых шляхтюков-помещиков.
 
Когда говорят, что еврейские погромы были спровоцированы и подогревались властями, то это обычная пропагандистская утка.
 
Зачем власти бунт, если богатое еврейство всегда находилось с ней рядом и баловало её взятками и подношениями? Ей всегда предпочтительней спокойствие.
 
Крестьянские массы в зоне оседлости пришли в движение потому, что к концу XIX века были поставлены в тяжелейшее положение.
 
Неизбежное дробление многодетных хозяйств, плохая техническая вооружённость крестьянского труда, низкое плодородие белорусских земель и высокий ссудный процент не давали селянам возможность обзавестись необходимым имуществом, а порой и дожить до очередного урожая.
 
В таких случаях славянская душа начинала заглядывать в стакан.
 
Приехав в местечко на рынок и залив глаза казённой водкой, мужики готовы были выплеснуть свою злость наружу.
 
Достаточно было какой-нибудь местечковой сплетни, чтобы спровоцировать беспорядки.
 

На улице Поповской в Долгиново, неподалёку от дома нашего прадеда — волостного старшины Игнатия Савицкого, проживала семья будущего активного функционера Рады Белорусской Народной Республики Леонарда Зайца.
 
Высокий и худощавый, Леонард в юные годы приятельствовал с дочерью старшины, красавицей Констанцией, и часто бывал в их доме на посиделках.
 
Родители Леонарда вряд ли смогли дать ему должное образование, если бы не помощь старшего брата Станислава. Тот служил поваром при царском дворе и даже демонстрировал своё мастерство на международном конкурсе поваров в Париже.
 
Благодаря помощи старшего брата Леонард Заяц поступил на юридический факультет Петербургского университета, участвовал в работе научно-литературного кружка.
 
Летом местечковая студенческая молодёжь приезжала на каникулы к родителям и организовывала вечеринки.
 



Леонард Заяц.
 

---

 
Вскоре судьба свела Леонарда с белорусскими театралами и Янкой Купалой.
 
Поспособствовала этому красавица Павлина Мядёлко — исполнительница главной роли Павлинки в одноименной купаловской постановке.
 
Так случилось, что семья Павлины перед Первой мировой войной переехала из местечка Будслав в Долгиново.
 
Девушка часто навещала своих родителей и бывала на театрализованных вечеринках у Савицких. Там она и заметила Леонарда, организовав его встречу с Купалой.
 
Смотрины имели результат — питерскому студенту предложили роль Ефима Сороки.
 
Скорее всего, именно с его подачи в феврале 1913 года состоялась постановка спектакля «Павлинка» в Питере, о чём напоминает коллективная фотография.
 
В 1916 году Леонард Заяц переехал в Минск и работал во Всероссийском земском союзе, в актив которого входили его сосед по квартире Максим Богданович, ещё один долгиновец — Змитрок Бедуля, Зоська Верас и другие белорусские творческие работники.


Как известно, взгляды белорусского бомонда в революционные годы разделились.
 
Дальновидные деятели культуры — Янка Купала, Якуб Колас и другие — в омут политических межусобиц не нырнули, а связали свою деятельность со становлением белорусской советской литературы.
 
К великому сожалению многие эстеты, не разобравшись в ситуации, пробовали искать себя в буржуазно-националистической среде. К последним примкнул и Заяц.
 
Деятельность этой части «адраджэнцаў» не имела никакой экономической платформы, так как помещики не желали перемен, а местная буржуазия не сформировалась как класс и больше напоминала политический флюгер.
 
Как следствие, про взбунтовавшийся народ хлестаковы революции забыли и ударились полоскать тему «занядбанасці беларусаў» и «славутай мінуўшчыны». Анафема царизму постепенно перерождалась в русофобию.
 
При этом в истинные причины бедственного положения народа никто не вдавался. Виноватых искали в мальчиках для битья — «жахлівых» царях, полицейских чиновниках, красных комиссарах и тому подобное.
 
Римейк этих событий мы лицезрели в конце 80-х — начале 90-х годов, и он в принципе мало бы чем отличался от 1918 года, вступи на нашу территорию какие-нибудь оккупанты.
 
Но в 1918 году вся эта несуразица столкнулась с самой организованной и теоретически вооружённой силой — большевиками, и потерпела сокрушительное идейное поражение.
 

Леонард Заяц, конечно же, сыграл заметную роль в попытках создания никем не признанной Белорусской Народной Республики.
 
Он выполнял функции секретаря и народного контролёра, а будучи в эмиграции — посланника в Германии, Литве и Чехии, где проживал в послереволюционные годы.
 
Тяготея к лицедейству, он в 1924 году в Праге вместе с женой, Кларой, даже организовал белорусский театральный кружок.
 
После самоликвидации правительства БНР Заяц вернулся на родину и устроился на работу инспектором Наркомфина. Но, судя по всему, от политической деятельности не дистанцировался и влип.
 
19 июля 1930 года его арестовали в связи с делом о деятельности националистической организации «Союз вызвалення Беларусі».
 
Судом он был осуждён не очень строго — всего на пять лет ссылки в Уфу, где и умер от мучившей его с молодости болезни почек. Было ему от роду всего 45 лет.
 
О судьбе его жены и сына Ярослава сведений не имеется. Известно только, что мать и сестра Леонарда после войны выехали в Польшу.
 
Сейчас свядомые заявляют, что все эти подпольные организации — фабрикация белорусского ГПУ, пожелавшего «знішчыць нацыянальную інтэлігенцыю», хотя никто таких целей тогда не преследовал, а повод для беспокойства у органов советской власти наверняка имелся.
 
Примечательно, что собственноручные показания против Зайца дали такие крупные деятели, как Ластовский, Головинский, Красковский, Цвикевич и даже Павлина Мядёлко — долго потом игравшая на подмостках театра им. Я.Купалы.
 
На вотчину семейства Зайцев до сих пор никто не претендует и их огород в самом центре Долгинова пустует до сих пор.
 
О том, что здесь жили люди, свидетельствует лишь дерево у забора, а за ним — погреб, на двери которого висит старенький замок.




Погреб на участке семьи Леонарда Зайца.
 

---

 
Ни один «свядомы», даже Зенон Позняк, приезжавший в Долгиново агитировать в начале 90-х, не поинтересовался этим местом, зачем им это?
 

Теперь в самый раз вернуться к ситуации того времени.
 
Об этом мало пишут, но в Северо-Западном крае сложилась обстановка, отличная от крупных российских мегаполисов и индустриальных зон.
 

По переписи 1897 года в крае проживало более 10 миллионов человек, в том числе 5,5 млн. белорусов, 1,4 млн. евреев, 1,3 млн. литвинов, 566 тысяч русских, 563 тысячи поляков, 379 тысяч украинцев, 308 тысяч латышей, 38 тысяч немцев.
 
Города были малонаселёнными.
 
В Минске, к примеру, проживало всего 91 тысяча человек, в том числе 52% — евреи, в Витебске — на 25 тысяч меньше с той же пропорцией еврейского населения.
 
В Гомеле количество еврейского населения составляла 55 процента, в Бресте — 65, а в Пинске и других негубернских городах доходила до 75 процентов.
 

 
Если города были сравнительно малочисленными и характеризовались отсутствием крупных промышленных производств, то десятки местечек были несравнимо большими, чем деревни.
 
Именно здесь осело еврейство, составлявшее не менее двух третей местечкового населения.
 
Бурно развивались кустарные производства, шла бойкая торговля.
 
Отличительная черта состояла в том, что в крае пролетариат, конечно же, существовал и пополнялся за счёт безземельного крестьянства. Он был, может быть, более обездолен, чем питерский, уральский или московский, но из-за малочисленности производств не был таким зубастым и способным на объединение.
 
Ведь коллективизм и общий интерес людей труда формируется в крупных трудовых коллективах, а не в кустарных мастерских.
 
С другой стороны, для буржуазной революции здесь не имелось другой обязательно потребной силы — крупной буржуазии с её идеологией.
 
Помещики её проводниками быть не могли, а еврейство двинулось в революцию, преследуя цель национального самоутверждения и ликвидации ограничений своей деятельности.
 



Минчане на улице Губернаторской перед гостиницей «Европейская». 1918 год.
 

---

 

Важным фактором поляризации сил стала Первая мировая война.
 
Начавшись в начале осени 1915 года немецкое наступление завершилось занятием западной части белорусских земель.
 
Война — это жертвы. В Минске и других городах были размещены лазареты для десятков тысяч раненых. В городе толпилась приехавшая за ними родня.
 
В конце февраля 1917 года в Минске проводилось собрание губернского земства, когда на головы его участников свалилось известие о перевороте, произошедшем в Петрограде 23 — 27 февраля.
 
Минский губернатор, князь Друцкий-Соколинский перестал появляться на улицах, а военные власти первое время старались игнорировать факт переворота, полагая, что какая-то часть войска останется верной императору и восстанет против революции.
 
После отречения Николая ІІ в Минск приехал архиерей.
 
Местный бомонд созвали в собор присягать на верность брату императора, великому князю Михаилу, но досланное распоряжение вдруг отозвали, а земское собрание распустили.
 
По улицам города в сопровождении городских властей под музыку шествовали волны демонстрантов с развевающимися красными, черными и еврейскими флагами.
 
На кафедральной площади с трибуны перед демонстрантами выступало военное командование, призывая к порядку и единению перед лицом окопавшегося на фронте врага.
 
Здесь же пламенные речи толкали большевики и прочие агитаторы.
 
Вскоре, согласно «Декрету о земле», началась экспроприация земли и имущества помещиков и передача их в распоряжение «имущественных комитетов», состоящих из любителей поживиться.
 
Приблизительно к середине ноября 1917 года все помещичьи имения, не находившиеся под немецкой оккупацией, были заняты «комитетами». Собственники от управления своим движимым и недвижимым имуществом были отстранены.
 

Весьма занимательно описывает события того времени крупный общественный и государственный деятель Эдвард Войнилович.
 
Владея белорусским языком в той же степени, что и польским, Войнилович был в постоянном контакте с наиболее активными организаторами белорусского движения — Луцкевичем, Костровицким, Ивановским и Шипилло.
 
Принимая участие в материальной поддержке белорусских объединений «Лучынка», «Саха», «Загляне сонца і ў наша аконца» и др., Войнилович в конце концов уходил из них, «так как их деятельность, начинавшаяся с самопознания и национального возрождения, в конце приобретала социалистическое направление», с которым он не мог согласиться.
 
Именно тогда к Войниловичу начали захаживать польские посланники с предложениями о возрождении унии.
 
Сначала в имение Савичи пожаловал иезуит Ломницкий, но ушёл ни с чем.
 
В Минске с теми же предложениями к Войниловичу в цивильной одежде наведался Митрополит Шептицкий в обществе Луцкевича. Но Войнилович и им повторил сказанное Ломницкому.
 
На последних земских заседаниях 1917 года белорусская риторика получила новое дыхание.
 
Главным инициатором был некто Смолич, сотрудник земства, действовавший под патронатом крупного помещика Романа Скирмунта, который тогда работал в военном снабжении.
 
Всем хотелось «освободить спокойный и здоровый белорусский народ от российской анархии, пустившей глубокие корни».
 
Первоначально собрания полоскали косточки павшего царского режима с обсуждением белорусского вопроса вторым порядком. В них принимали участие даже князья.
 
Особенно усердствовала на этом поприще пережившая двух мужей княгиня Магдалена Радзивилл, наследница огромных территорий на Минщине и в других местах.
 
Как ни старались именитости, белорусское движение, начатое как национальное, постепенно приобрело социалистическую окраску, что, естественно, оттолкнуло помещичий элемент.
 
 

 
Представительский белорусский съезд, созванный в декабре 1917 года и, как пишет Войнилович, «состоявший из элементов не совсем сознательных, но послушных, дорога которых в Минск и нахождение в нём были оплачены, избрал Раду Белорусской Народной Республики, которая имела неосторожность упомянуть о своем суверенитете».




Делегаты Первого Всебелорусского съезда.
 

 
 
Большевики разогнали Раду, и вскоре случилось то, что нарушило течение событий — 18 февраля 1918 года германские войска начали наступление на Западном фронте.
 
В марте оно было остановлено частями Красной Армии, но к этому времени интервенты заняли более двух третей территории Края, и советская власть сохранилась только в восточных уездах Витебской и Могилевской губерний.
 
3 марта 1918 года в Брест-Литовске между Советской Россией и Германией был заключен мирный договор.
 
Беларусь фактически делилась на три части.
 
Западная — Гродненская губерния и часть Виленской — отошла к Германии и получила название «Новая Восточная Пруссия». Население данных территорий становилось гражданами Германской империи.
 
Минская губерния, часть Витебской и Могилевской считались временно оккупированной территорией, и согласно Брестскому договору будущее этих областей надлежало определить Германии и Австро-Венгрии.
 
Некоторые западные и южные территории отошли к Латвии и Украине.
 
Интересы белорусского народа на переговорах, конечно же, не учитывались.
 
На оккупированных территориях Минской губернии, а также частично Витебской и Могилевской была установлена власть германской военной администрации.
 
У местных помещиков на сердце отлегло — их прилично потрёпанная во время погромов собственность возвращалась владельцам, разрешалась деятельность демократических партий и организаций.
 
В оккупационных условиях фактически и творила Рада Белорусской Народной Республики.
 

Сразу же после принятия III Уставной грамоты правительство БНР заявило о своей готовности начать переговоры с немцами о пересмотре той части Брестского договора, которая касалась Беларуси.
 
Только немцам было не до того. Они под себя подмяли весь хозяйственный механизм, и влияние Рады БНР распространялось лишь на образование и культуру.
 
На оккупированных белорусских землях осуществлялись реквизиции — принудительное изъятие имущества, продовольствия и фуража для нужд немецкой армии.
 
В практику вошло применение принудительного труда в Германии. Только весной 1918 года из Минска в Германию было вывезено примерно 15 тыс. человек.
 
На белорусских землях формировалась сеть концентрационных лагерей, осуществлялись расстрелы людей, выступавших против политики оккупационных властей.
 
Однако вопросы борьбы с захватчиками создателей БНР не волновали.
 
Заняв Дом губернатора и вывесив на балконе бело-красно-белый флаг, Рада объявила себя краевым правительством.
 
Войнилович отмечает:
 

«Тот факт, что из правых вождей белорусского движения возник «Комитет», находившийся с Радой в некоторой конкуренции, свидетельствовал, что немцы вообще не желали иметь правительство в правительстве».
 

 
В один прекрасный день на заседание Рады прибыл немецкий фельдфебель, выгнал из помещений присутствующих, а здание передали в распоряжение немецкого генерала фон Фалькенхейна.
 
Через какое-то время Белорусская Рада опять воспрянула духом, но...
 

«...быстро поняв, что не сможет справиться с задачами, стоящими перед ней, а также по причине отсутствия в своих рядах интеллигенции и борьбы на два фронта, решила отказаться от принципа обособленности и попыталась притянуть к себе все общественные классы».
 

 
 
На одно из заседаний Аграрного общества в 1918 году, помимо аграриев, были приглашены представители всех общественных организаций города, еврейской общины, православного братства и др.
 
На стене за председательствующим висела огромная карта Беларуси, западные границы которой доходили до Подляшья, восточные и южные — до Смоленска и Чернигова.
 
Председательствовал «председатель министров» Лёсик, а рядом восседали министры.
 
После объявления установления правительства «Независимой Беларуси» было решено сообщить об этом соседним государствам, естественно — только Центральной Европы, поскольку все это происходило во время немецкой оккупации.
 
Папе и Московскому патриарху планировалось выслать только телеграммы, в Берлин, Вену и Швейцарию было решено направить делегации.
 
Были даже подсчитаны расходы данной миссии примерно в 29 тысяч рублей, но министр финансов, проинформировал, что в казне имеется в наличии всего лишь 7 рублей 50 копеек.
 
Решили обратиться к немцам. В состав делегации просителей вошли Роман Скирмунт, несвижский владелец майората и несколько других лиц.
 
Но немецкое правление близилось к концу, и данная миссия успеха не имела.
 
Советское правительство денонсировало Брестский мир, и 10 декабря 1918 года Красная Армия заняла Минск, оставленный кайзеровскими войсками.
 
Ничего удивительного нет в том, что в конце 1918 года землевладельцы, а также многие функционеры Рады БНР, включая Романа Скирмунта, подались за границу.
 
В связи с объявлением независимости Польши поменяли цвет и главные инициаторы белорусского «адраджэння».
 
Если ранее всякое упоминание о формировании польских легионов вызывало бурю негодования, к 1919 году появились и начали пробиваться к высшим правящим кругам в Варшаве делегации белорусских «свядомых» с давлением, чтобы польские легионы продвигались дальше, до Днепра и Двины.
 
После занятия Минска польскими войсками и установления там гражданской власти, на белорусском собрании в том же Народном доме 13 ноября 1919 года выделилась группа социал-революционеров.
 
Как описывает Войнилович:
 

«Под предводительством Лёсика они пришли с красными бантами и начали… печатать статьи в белорусском издании, кстати, неосмотрительно субсидируемом польскими властями».
 

 
Это принесло лишь один результат — в редакции начались ревизии и аресты, в связи с чем, в рядах национал-патриотов произошел определенный раскол в ориентации.
 
Эпатажный белорусский деятель Павлюк Алексюк возглавил вербовочное бюро и под эгидой субсидировавших его польских властей пытался сформировать в Минске белорусскую армию, на которую было получено «добро» Пилсудского.
 
Этих деятелей пустили даже произнести похвальные тосты в честь Начальника Польши на банкете 28 июля 1919 года в гостинице «Европейская».
 

Как развивались события потом — предмет другого разговора.
 
На смену инициаторам создания БНР времён революции пришли полностью ангажированные Западом люди. До чего докатились они в годы Великой Отечественной войны и в последующий период — всем известно.
 
Возникает вопрос: на празднование чего получили разрешение властей лидеры оппозиции?
 
Если речь идёт о революционном периоде поиска истины в белорусском вопросе, то это как-то объяснимо. Если же мероприятие 25 марта обратится в шабаш, прославляющий военных преступников времён Великой Отечественной войны и изменников Отечества, то к чему мы придём, господа хорошие?