Перед вами — заключительная публикация из цикла о Самом Главном празднике белорусской нации — 17 сентября 1939 года.

 

---

Часть 1. Рижский мир

---

Чем был для «Советской Украины» (сиречь — царской Малороссии) Рижский мир, то есть отход под польскую руку земель за Збручем? И с социальной, и с политической, и с экономической точки зрения — НИЧЕМ катастрофическим он для неё не был.

«Советская Украина» никакого ущерба, кроме ущерба от прокатившейся по её территории войны (поляки 8 мая 1920 года взяли Киев, а до этого оккупировали всю Подолию и Волынь — с Житомиром, Винницей, Белой Церковью, Бердичевым, Сарнами, Ровно и Луцком), от этой войны не понесла.

Территории за Збручем были «австрийским» экономическим пространством — а после Рижского мира стали экономическим пространством польским, только и всего!

Этнически галичане также были для Малороссии чужеродным элементом (как, кстати, и сегодня), ибо их сомнительная «украинскость» крепла и мужала под пристальным надзором венских «специалистов по национальному вопросу» — которым нужен был противовес как польскому влиянию в крае, так и здешним русофилам (коих в Галиции было преизрядно и для каковых австрийцам с началом войны 1914 года пришлось открыть несколько концентрационных лагерей).

То есть для Советской Украины провал попытки Красной Армии завладеть «австрийским наследством», территорией Восточной Галиции, в принципе ничего страшного собою не представлял — ну, не получилось урвать кусок бывшей Австро-Венгрии, что ж поделать, такая, стало быть, карма. Плакать нечего!
 

А вот для Беларуси линия границы, установленная по условиям Рижского мира, не просто разделила доселе единое этнокультурное, этносоциальное и этноконфессиональное пространство — советско-польский рубеж по-живому разрубил сотни тысяч семей, осиротил и лишил Родины не менее миллиона человек!
 

И это не пустая декларация — я знаю это на примере собственной семьи...


Дед моей матери, Фёдор Головейко, в 1915 году вместе с женой Анной и четырьмя детьми, Ипатием, Екатериной, Натальей и Герасимом, был эвакуирован из-под Пружан, из местности, ставшей зоной боевых действий (немцы в том году начали своё наступление на Россию, за несколько месяцев вытеснив русских из Польши и дойдя с боями до линии Вентспилс-Шяуляй-Сморгонь-Барановичи-Пинск-Сарны) в Поволжье.

Там им удалось пристроиться работать в хозяйстве богатого немца-колониста, и там же дождаться конца гражданской войны.

Правда, в мае 1920 года прадеда мобилизовали в РККА, но, пока он обучался военному делу в запасном полку — боевые действия закончились: на юге красные взяли Крым, на западе поляки разгромили Тухачевского.

Посему Фёдора Головейко демобилизовали, и в апреле 1921 года он с семейством направился в Москву — с тем, чтобы выправить бумаги для возвращения на Родину, которая к этому времени вдруг стала Польшей.

Старшие дети, к тому времени уже совершеннолетние — ехать на Запад отказались, и на московском Белорусском вокзале их пути разошлись: Ипатий и Екатерина остались в Советской России, их отец, мать, и младшие брат с сестрой, Герасим и Наталья — сели на поезд, идущий до Негорелого.

Больше они в этой жизни так никогда и не встретились...


Прадед вернулся в Пружанский повет, восстановил свои права на дарованный его семье в 1963 году надел земли в пять гектаров с четвертью (бывшие земли неудачливого инсургента, графа Пусловского), и начал возрождать своё изрядно порушенное войной хозяйство.

Его сын (а мой дед) Герасим сумел закончить три класса начальной школы — после чего вынужден был завершить своё образование: чтобы учиться дальше, надо было платить сто двадцать злотых в год (корова тогда стоила пятьдесят злотых), а кроме того, дальнейшее образование могло быть ТОЛЬКО польскоязычным.

Чего ни прадед, ни дед, не хотели однозначно!

Сестра моего деда, Наталья, проучилась вообще всего два года — потому что в 1925 году школа, в которую она начала ходить, приказом из Варшавы была преобразована из русской в польскую, старые учителя, работавшие там ещё с царских времен — были уволены, а на их место были присланы двое бывших уланских унтеров — может быть, и не шибко грамотных, зато отлично знающих, как проводить «полонизацию Кресов Всходних».

Но и этого мало — будущая жена моего деда (то есть моя бабушка) ВООБЩЕ не получила никакого образования, и осталась неграмотной. Потому что когда маленькой Оле пришла бумага из поветовой управы образования с требованием явиться в Ткачевскую начальную школу — её отец, повздыхав, загрузил на воз свиной окорок, десятифунтовый кусок сливочного масла и пять дюжин яиц — и отправился в Пружаны.

Он повёз ВЗЯТКУ поветовому инспектору образования — чтобы тот закрыл глаза на то, что его дочь НЕ ПОЙДЕТ В ШКОЛУ.
 

Потому что эта школа была польской — и очень многие белорусские крестьяне готовы были оставить своих детей неграмотными (или учить их дома) — лишь бы они оставались РУССКИМИ и ПРАВОСЛАВНЫМИ, избежав опасности стать ПОЛЯКАМИ и КАТОЛИКАМИ.
 

Оставшиеся же в России Ипатий и Екатерина не только окончили среднюю школу, но оба получили высшее образование: Екатерина Федоровна Головейко, после минского рабфака, вернулась в Москву, поступила в медицинский институт и всю оставшуюся жизнь проработала врачом, Ипатий Федорович же не только окончил Таганрогский институт механизации сельского хозяйства, но стал профессором, доктором сельскохозяйственных наук, а под конец жизни — членом-корреспондентом в профильной академии в Москве.

Что называется, почувствуйте разницу...


Впрочем, не могу сказать, что семья моего прадеда в Польше жила плохо — для Западной Белоруссии они жили как раз таки весьма зажиточно, имели двух коней, несколько коров; как-никак, пять гектаров земли — это не так уж и мало!

Деда, как единственного сына, даже не призвали в Войско Польское, он в 1934 году сочетался браком с моей бабушкой — девушкой тоже из небедной семьи; молодожёны получили от своих родителей три гектара земли, дом, коня и пару коров.

Их жизнь не была борьбой за выживание, как это было принято изображать в советской литературе (как в известном рассказе Змитрока Бядули «Пять ложек затирки»). Но польское государство так и не стало им Родиной — Родиной для них продолжала оставаться Россия...

Мой дед был советским гражданином всего двадцать месяцев — из тридцати трех лет его жизни. Но когда на рассвете 22 июня 1941 года над Пружанами закружили немецкие бомбардировщики (в окрестностях городка было три военных аэродрома) — он ни на минуту не усомнился в том, что ему, как гражданину СССР, надлежит делать.

Да, ему, как и сотням тысяч западных белорусов, не удалось надеть военную форму и с оружием в руках встать на защиту своей страны — немцы в нашей местности были уже к вечеру того воскресного дня.

Но мой дед всю войну, до самого июля сорок четвертого, всё равно сражался за свою Россию в партизанах — на его счету семь пущенных под откос поездов и медали «За отвагу» и «Партизану Великой Отечественной войны», бережно хранимые моей матерью...

Дед Герасим погиб в июле сорок четвертого, через три дня после освобождения, помогая советским сапёрам разминировать немецкие минные поля, погиб вместе со старшим сыном — оставив после себя вдову с четырьмя детьми...

Он отдал России всё, что имел — свою жизнь; а ведь он был её гражданином всего двадцать месяцев из тридцати трех лет, прожитых на этой земле!

 

Рижский мир по живому разрубил тело Белоруссии — оборвав миллионы нитей, связывавших белорусов в единое целое; 17 сентября 1939 года мой народ вновь стал единым — и для меня этот день всегда будет Самым Главным праздником белорусской нации, самым большим торжеством в моей семье. Потому что в этот день прошедшие через наше село русские танки вернули нам Родину...