Дорога к этому торжеству вела через чаемое преображение мира. Надежда на то, что это преображение в конце концов произойдет, давала стимул людям, отчаявшимся из-за кривды, царящей в мире. Неприятие мира сего означало, что и преступник является страдальцем. Это было традиционно русское «сострадание к совершившему зло», к человеку, изуродовавшему свою душу. Иванов-Разумник слышал в ежовских застенках, что жалеть надо истязателя: с его сердца грех не смоется, как смоется кровь с его жертвы… Ведь совершить преступление значит взять на себя бремя коллективной вины и общей несправедливости. Повинуясь той же традиции, отдельный человек воспринимал греховность всего мира как свою собственную, как бремя, которое он должен взвалить на себя.

Примечание:
41 М. В. Шахматов обнаруживал истоки представлений о соборности уже в летописях домонгольского периода (см.: М. В. Шахматов. Опыты по истории древнерусских политических идей. Прага, 1927. Т. 1. С. 1).
42 Характерно утверждение Н. Федорова, согласно которому жить надлежит не для себя и не для других, но со всеми и для всех: «всяк за всех в ответе» (см.: Федоров. Философия общего дела. Т. 2. С. 201).
43 Относительно индийских параллелей «соборности» ср. беглые замечания Г. Флоровского (Флоровский. Пути. С. 486) и Г. Федотова (Г. Федотов. Русский человек // Russian Review. Январь 1954. С. 12).
44 Федор Степун критиковал, исходя из принципа соборности, духовную изоляцию, характерную для буржуазной культуры, где, как он полагал, мистическая общность никак не проецируется на социальную действительность, так как переживание «я» обладает здесь намного большей реальностью, нежели переживание «ты» (Fedor Stepun. Bolschevismus, Marxismus und Christentum // Der russische Gedanke. 1929. No. 1. S. 127).
45 Н. В. Чайковский, с именем которого связан один из старейших народнических кружков, идеология которого даже с формальной точки зрения вышла далеко за рамки позитивизма и потому оказалась менее влиятельной, нежели доктрина Михайловского, полагал, что мир есть единый живой организм, которого человек является лишь частью. Когда его душа, ожив, сольется с душою космоса, люди станут воспринимать космос как единое целое, как живой мир Божий (см.: Н. В. Чайковский. Сборник. Париж, 1929. Т. 1. С. 284).
46 Вера Фигнер, известная революционерка, также участница народнического движения, писала в своих воспоминаниях, что в тех случаях, когда хождение в народ оказывалась понятным для людей из народа, они полагали, что мотивом действий народников является спасение души (см.: Вера Фигнер. Зап. труд. Т. 1. М., 1932. С. 125, прим. 2).
47 Карсавин, говоря о соборности, называет смерть моментом полного бытия, путем, ведущим к достижению полного всеединства (см.: L. Karsavin. Die russische Idee // Der Oral. 1924/1925. S. 357).
48 Примечательно, что тот же самый Чернов приводит против вышесказанного следующий аргумент, характерный для толстовского пацифизма: придерживаясь такого принципа, невозможно остановить убийство. Следуя этой логике, продолжает Чернов, на основании собственного представления о благе ближнего можно было бы совершать любое насилие по отношению к нему. В таком случае убийство было бы средством, подобным всякому другому. Тогда и социалисты, придя к власти, могли бы начать расстреливать инакомыслящих (см.: В. Чернов. Записки. Т. 1. С. 23 и сл.). Нет необходимости специально останавливаться на том, как история подтвердила справедливость толстовской критики революционного насилия — и понимание ее Черновым.
49 То обстоятельство, что ссылка на евангельский текст не обоснованна ни с теологической, ни с филологической точки зрения, так как церковнославянская «душа» означает именно «жизнь», не имеет значения в данном контексте. «Подожди спасать свою душу; она принадлежит другим, и, спасая ее, ты воруешь», — проповедовал «раскольничий» епископ Михаил (А. С. Панкратов. Ищущие Бога. М., 1911. С. 125, 123).
50 Как ни ограниченны были средства, которыми располагало правительство Керенского, чтобы подавить измену реакционных сил, с одной стороны, и большевиков — с другой, даже эти скромные возможности не были использованы полностью. Керенский не желал иметь политическую полицию. [Для В. В. Хижнякова, Товарища Министра Внутренних Дел Временного Правительства, было «невыносимо пользоваться услугами шпионов… В политической области демократическое правительство не должно пользоваться методами жандармов» (А. Т. Wassiljew. Ochrana. Aus den Papieren des letzten russischen Polizeidirektors. Zurich, 1930. S. 295; Д. Коцевский. Достоевский, Толстой и большевики. Мюнхен, 1960. С. 142).] Немногочисленные попытки сугубо формально внешне защитить демократию и такие примеры эсеровской власти, как Самарское правительство 1918 года, не меняют общей картины.
51 Как известно, от партии социалистов-революционеров, которая была главной опорой правительства, возглавляемого Керенским, и которая в результате единственных свободных выборов, имевших место в истории России (до начала Перестройки) получила 59 % всех поданных голосов (большевики получили только 25 %, а все правые и центристские партии — 12 %), откололись так называемые левые эсеры (Партия левых революционных социалистов). В течение примерно полугода левые эсеры были заодно с большевиками. Они старались ограничить красный террор. Это отмечает, например, А. Т. Васильев, последний директор царской Охраны, попавший в свою собственную тюрьму и отпущенный, когда наркомат юстиции перешел к левому эсеру Штейнбергу (А. Т. Wassiljev. Ochrana. Aus den Papiren des letzten russischen Polizeidirectors. Wien, 1930. S. 281). Левые эсеры оставались в Коллегии ЧК даже после их ухода из Совнаркома (в марте 1918 года). Они категорически выступали против казней «политических» преступников. Именно благодаря их политике не был 
расстрелян ни один «контрреволюционер» — до тех пор, пока левые эсеры не потеряли свой авторитет в ЧК после своего восстания (см.: Solly A. Boniece. Maria Spiridonova Feminine Martyrdom and revolutionary mythmaking. Dissertation, Indiana University, 1995. P. 353–354).
52 Русская народная религиозность унаследовала от дохристианской эпохи представление о Матери Земле. Земля уподоблялась материнской утробе; этот образ, в свою очередь, ассоциировался с Богородицей, спускающейся в преисподнюю. И все это вместе воспринималось в контексте соборности — как общий источник всякого сущего, к которому это сущее возвращается после смерти. Так, для Платона Каратаева, воплощающего идеал личности, как его понимал Толстой, отдельное, автономное существование не имеет значения. По словам Глеба Успенского, который назвал это мироощущение главной силой России, такая жизнь не любила ни себя, ни других в качестве отдельных личностей; с чем бы она соединялась, для всего она становилась податливым материалом; сотни тысяч таких жизней ежедневно умирают в России, раздавленные, как трава, и сотни тысяч рождаются, как трава (Успенский. «Сила Земли». Т. 5. С. 192; ср.: Г. Федотов. Русский человек // Новый Град. Нью Йорк, 1952. С. 81 и сл.).
53 Ср. знаменитые строки В. Я. Брюсова, написанные накануне революции: «Но вас, кто меня уничтожит / Встречаю приветственным гимном» («Грядущие гунны»). О восприятии этих идей в русской литературе см., в частности: С. А. Венгеров. Русская литература двадцатого века. М., 1911. Т. 2. Кн. 6. С. 263; а также книги Л. С. Козловского и Леонида Андреева.
54 Н. А. Бердяев противопоставлял принцип соборности и концепцию всеобщего спасения (и всеобщего проклятия), сформулированную Достоевским, воззрениям Фомы Аквинского, согласно которым праведники блаженствуют в раю как раз муками грешников в преисподней (ср.: Н. Бердяев. Русская религиозная идея // ПРРС. С. 13 и сл.).