Трудно не согласиться с тем, что любое государство может выжить в современном мире, только если оно успешно пройдет процесс модернизации.

Причем процесс этот затрагивает не только внешнюю строну жизни государства — его техническое оснащение, но и саму его политическую форму, а также, если можно так выразиться, культурное содержание.

На Западе, где модернистское общество возникло впервые в истории, переход от общества традиционного типа к обществу современному был связан с образованием наций и национальных государств.

В средние века западноевропейская цивилизация в политическом отношении представляла собой рыхлую конфедеративную империю — с сильной церковью и обладающими большой самостоятельностью королевствами.

Королевства эти также представляли собой конгломераты множества разных народов, которых было на порядок больше, чем нынешних наций (Вадим Кожинов называл Европу кладбищем народов и напоминал, что в процессе модернизации 200 европейских народов превратилось в 20 европейских наций).

Причем государственная элита была, так сказать, «интернациональной». Решающую роль в эти времена играла не этническая принадлежность, а конфессиональная, а также политическая лояльность.


В XIX веке Европа представляла собой уже систему национальных государств, в которых активно шел процесс культурной унификации на основе идеологии национализма господствующей этнической группы, ее языка и культуры.

Эрнест Геллнер доказывал, что именно промышленная революция, появление индустриального общества потребовали унификации языка, рационального мышления и поведения, уравнивания всех перед законом, всеобщей грамотности, то есть всего, что мы связываем с феноменами национализма и наций.

В традиционном обществе столетиями использовались одни и те же технологии, которые передавались из поколения в поколение, как правило, в рамках семьи или долголетнего обучения у мастера.

В подавляющем большинстве случаев такая передача не требовала грамотности (отец — крестьянин или ремесленник — раскрывал своему сыну секреты своего ремесла не по книгам).

То есть существовала значительная дистанция между грамотной элитой и неграмотным простонародьем.

Кроме того, и власть в традиционном обществе передавалась по наследству, а не была выборной, основывалась на религиозных доктринах, а не на поддержке народа, поэтому государству не требовалась грамотность народа и единство культуры как в вертикальном, так и в горизонтальном планах.

Наконец, средневековое общество было сословным. Оно состояло из множества локальных групп, наделенных разным объемом прав, причем некоторые из этих групп совпадали с этносами, то есть были своеобразными этносословиями.

Сословные перегородки разделяли этносы и мешали их смешению.


Индустриальное общество — это общество беспрерывного экономического роста. Оно порождает все новые и новые технологии и без этих революций оно прекратит свое существование.

Поэтому в этом обществе практикуется стандартизированное обучение детей в школах, как правило, принадлежащих государству. Там даются некие общие теоретические сведения, из которых потом будут дедуцированы определенные навыки, актуальные для данной, существующей сегодня технологии.

 

Таким образом, через систему образования насаждается единообразная унифицированная культура: один язык, один литературный канон, одни и те же представления об истории.

 
Кроме того, всеобщая грамотность нужна здесь и для участия в политике, потому что власть в современных обществах легитимируется поддержкой народа и государство вынуждено вести пропаганду среди граждан. Для этого они должны быть грамотными, обладать схожими культурными представлениями, в конце концов, говорить на одном языке.

Наконец, современное, индустриальное общество, во всяком случае, в его западном варианте — общество, где официально упразднены сословия и привилегии, объявлено равенство всех перед законом.

В этом обществе легко происходит и этническое смешение. Культура одной господствующей этнической группы поглощает все остальные и становится основой для описанных процессов индустриализации и демократизации.

Причем это происходит не только в государствах этнических национализмов.

Яркий пример так называемого гражданского национализма — Франция вплоть до второй половины ХХ века активно занималась насаждением французского языка и культуры среди живущих на ее территории малых народов — от бретонцев до корсиканцев.

 

Итак, на Западе модернизация прошла путем создания наций и национальных государств.

Нации — сообщества людей, объединенных единой унифицированной культурой, чаще всего, одним языком, а также равным участием в общественном самоуправлении на правах граждан, сменили конгломерат традиционных народов, при этом многие из этих народов просто погибли, растворившись в этносах, ставших ядром наций.

Осталось лишь заметить, что необходимым условием образования европейских наций был капитализм.

Нациестроительство на Западе было не просто неразрывно связано с ростом капитализма, ранние европейские нации практически совпадали с сообществами европейских буржуа (основатель либерализма Джон Локк так их и называл — «республики собственников»).

Все, кто имел низкий материальный доход, находились вне границ гражданского общества, которые охранялись институтом имущественного ценза.

Когда коммунисты говорят о национализме как о буржуазной идеологии, то не стоит все сводить к их иногда маниакальному стремлению везде искать экономические корни. В данном случае они правы, даже если их понять буквально.

Нации и национальные государства возникли как формы самоорганизации класса буржуазии, и, естественно, их главной целью была и остается цель сохранения и умножения собственности и влияния буржуазии в обществе.

В дальнейшем борьба за всеобщее избирательное права позволила войти в гражданское общество (кстати, по-немецки оно так и называется — буржуазное общество) и другим классам, скажем, пролетариям — но в той мере, в какой это выгодно буржуазии и в какой обуржуазился сам пролетариат.

Именно буржуазия и осуществила на Западе модернизацию: «капитаны промышленности», а не государственные функционеры, сделали Запад индустриальной мощной цивилизацией, в той или иной форме подчинившей себе к XIX веку практически весь мир.

 
Сторонники западоцентристского взгляда на мировую историю считают, что все остальные неевропейские цивилизации мира (в том числе и Россия и страны СНГ) должны повторить путь Запада и в этом аспекте.

То есть их переход в индустриальное состояние должен обязательно сопровождаться формированием и в этих странах наций и национальных государств.

 

Однако именно пример России-СССР доказывает совершенно противоположное.

В ходе советской модернизации (которую справедливо определяют как консервативную модернизацию¹) произошло лишь копирование неких внешних черт наций западного типа; по сути же советские а теперь уже и постсоветские «нации» представляют собой качественно иные образования.

В работах О.Э. Бессоновой, С.Г. Кордонского² и др. хорошо показано, что Россия на всех этапах своего развития была сословным обществом, экономика которого основана на нерыночных механизмах (точнее, на редистрибуции и или так называемом раздатке).

Под сословиями здесь понимаются признанные или непризнанные законами группы, наделенные определенными привилегиями и получившие определенные служебные обязанности от государства.

Раздаток ресурсов — такая форма хозяйствования, при которой все производимое сдается государству и раздается по социальным группам («сословиям») в зависимости от их статуса в этом обществе.

В такой экономике доминирует не частная, а служебная собственность, которая принадлежит государству и лишь дается отдельным социальным группам и людям для использования в процессе труда.

Впрочем, раздатку подвергаются здесь не только материальные блага, но и статусы, духовные ценности, так как раздаток в широком (а не только экономическом смысле) лежит в основе института сословности.

Существование наций западного типа здесь невозможно. Культура такого общества неоднородна и носит сословный характер. Механизмов демократии нет, вместо этого власть принадлежит суверену (единоличному или коллективному), который занимается распределением благ и ресурсов.

Но самое главное — отсутствует сколько-нибудь жизнеспособная, здоровая буржуазия (а есть лишь ее полукриминальная, паразитическая тень).

 

Такое общество способно к модернизации и, как показал исторический опыт, довольно успешно модернизируется. Однако оно идет по другому — ненационалистическому пути.

Но происходит это не сразу — сначала руководство подобных государств под влиянием Запада пытается идти по дороге капиталистической модернизации, и лишь когда выясняется, что эта дорога завела в тупик и общество стоит перед неразрешимыми противоречиями, начинается поиск аутентичной альтернативы, зачастую сопровождаемый глубокими и трагичными социальными потрясениями.

Рассмотрим это на примере истории России XIX-ХХ веков.

 
В ходе дореволюционной капиталистической модернизации, которая началась в России в эпоху реформ Александра Второго, на просторах империи начался было феномен нациестроительства.

Как в среде русской интеллигенции, так и в среде зарождающихся интеллигенций нерусских народов (от украинцев до татар и калмыков) возрос интерес к языку, культуре, истории своих народов, началось конструирование национальных идентичностей и к началу ХХ века от этапа культурного национализма теоретики и практики нациестроительства стали переходить на этап политического национализма.

Апогея этот процесс достиг после февральской и Октябрьской революций 1917 года (которая знаменовала собой бесславное завершение капиталистической модернизации и необходимость поиска других путей) и в гражданскую войну 1918-1921.

В этот период с ослаблением центральной власти на территории бывшей империи стали возникать национальные государства разных народов — поляков, финнов, украинцев, белорусов, башкир, азербайджанцев, армян, грузин и даже таких субэтнических групп, как донские или кубанские казаки.

Белое движение, которое ошибочно трактуют как реставраторско-монархическое, но которое на самом деле в лице его ведущих идеологов вдохновлялось идеями русского национал-либерализма, также пыталось построить русское национальное государство.

Однако объективных условий для строительства наций западного типа, то есть гражданских эгалитарных демократических сообществ, в России того времени не было — ни у русских, ни у тем более у восточных народов империи.


История Запада показала, что таким объективным условием, как мы уже говорили, является наличие развитого рыночного капиталистического общества.

Нация возникает только там, где основательно разрушено традиционное общество с его сословной структурой и специфическим религиозным мировоззрением, исключающим ценности прогресса, индивидуализма, высокой социальной активности и мобильности³.

Нации, повторим — результат объединения атомизированных буржуазных индивидов, появившегося после распада традиционных общин, в ходе рационального общественного договора.

Большинство же народов империи составляли крестьяне-общинники, а в ряде случаев еще более традиционные кочевники и полукочевники.

Идеи нациестроительства им были не близки и непонятны.

Даже представителей своих собственных интеллигенций они воспринимали как чужаков (исключение — поляки и финны, но они и создали свои национальные государства и сумели их отстоять в борьбе с большевистским правительством).

Буржуазия, даже в среде русского народа, оказалась нежизнеспособной, она не смогла возглавить революцию, подобно своей «западной сестре», а напротив, была сметена революционным вихрем.

В ее отсутствие большевикам с такой относительной легкостью удалось «заморозить» нациестроительство.

Более того, процессы нациестроительства были бы и гибельны для такого полиэтнического пространства, как бывшая Российская Империя.

 

Возникли бы мелкие национальные государства, которые стремились бы стать моноэтническими, стали бы ущемлять права этнических меньшинств и производить этнические чистки, наконец, выдвигать территориальные претензии к соседям.

Все постимперское пространство погрузилось бы в кровавые конфликты.

С другой стороны, попытка превратить бывшую империю в русское национальное унитарное государство также была обречена на неудачу, и судьба белого движения, которое, как уже говорилось, руководствовалось идеями русского национал-либерализма, это показала.


В этом плане большевики проявили себя как гибкие прагматичные политики.

Поначалу они воспользовались помощью нерусских националистов для борьбы против белых (хотя до революции были откровенными сторонниками унитаризма; революция пробудила все народы империи и не считаться с этим было бы глупостью).

Но по мере формирования советского государства реальная власть постепенно стала переходить от Советов этих «национальных республик» к партийным комитетам, которые управлялись напрямую, из центра, и формировались не по этническому, а по идеологическому признаку.

Кроме того, центр еще в годы гражданской войны сосредоточил в своих руках руководство вооруженными силами, железными дорогами, средствами связи, а позднее, в 30-е гг. и правоохранительными силами («милицией», спецслужбами разного рода), которые также перешли из республиканского в федеральное подчинение⁴.

Вместе с тем было бы неправильно говорить, что за фасадом псевдонациональных псевдогосударств (союзных и автономных республик в составе СССР) скрывалось унитарное «русское государство», как пытаются все представить нерусские националисты России и стран СНГ.

Большевики продолжили ту политику, по отношению к нерусским народам империи, которая сложилась еще во времена Московского царства и Российской империи, но адаптировали ее к новой исторической ситуации.

 

Состояла эта старая политика в наделении вновь присоединенных к империи народов определенными правами, льготами, государственной поддержкой в обмен на их лояльность и службу государству.

Иначе говоря, их превращали в этносословия — этнические группы, имеющие определенные права, но жестко связанные с обязанностями перед имперским государством (здесь будем вкладывать в термин сословия тот смысл, который вкладывает в него современный социолог Симон Кордонский).

Так, подобным этносословием до реформ Александра Второго были башкиры, которые были близки по своему статусу к казакам, имели значительные привилегии (в основном связанные с землепользованием), но при этом они были обязаны служить русскому государству как кавалеристы в военное время.

Большевики стали создавать новые модернистские этносословия, которые внешне имитировали нации и даже снабжались антуражем своих «государств» в составе СССР и РСФСР (на деле за этими «государствами» скрывались механизмы участия этносословий в реализации власти на данной территории под контролем партии и силовых структур).

Эти модернистские этносословия отличались от традиционных этносословий.

Прежде всего, их права и обязанности не были отражены в законах (тогда как в Российской империи были особые законы об инородцах). Они именовались не сословиями, а «социалистическими нациями».

Но подобно тому как их «государства» не были настоящими государствами (они имели второстепенные признаки государств — герб, флаг, гимн, но были лишены главных— полиции и армии) и их культуры не были национальными в западном смысле слова.

На Западе нациестроительство предполагает создание всеобъемлющей культуры, которая охватывала бы собой все области — от собственной науки до театра.

Создатели чешской или румынской нации заботились о том, чтоб у этих наций были и своя философия, и своя математика, и своя химия, и чтоб преподавание на всех этапах школьного обучения (от начальных школ до университетов) велось на национальном языке.


В случае советских «наций» все было несколько иначе.

Советское государство создавало литературные языки, письменность тем народам постимперского пространства, у которых их не было до революции или поддерживало развитие языков и литератур там, где они уже были.

Выражалось это в учреждении национальных отделений союзов писателей, субсидировании издания литературы на национальных языках, создании сети национальных школ.

Также господдержкой пользовались и другие национальные творческие союзы (художников, театральных деятелей и т.д.) и сеть СМИ на национальных языках. Были введены определенные квоты для приема «националов» в техникумы и вузы, для поступления их в аспирантуры столичных городов (Москвы и Ленинграда), для представленности «националов» в научных учреждениях и организациях.

Названные мероприятия проводились открыто и оправдывались необходимостью «подтянуть отсталые народы» к «цивилизованному уровню», что напоминает аргументы современных западных идеологов «позитивной дискриминации»⁵.

Но при этом развивались только гуманитарные области, прежде всего, литература и история (а скажем, преподавание предметов естественно-математического цикла даже в национальных школах велось на русском языке).

 

По сути дела советские этносословия включали в себя три главных элемента:

1) Простонародье, которое, в случае неславянских народов, занималось преимущественно сельскохозяйственным трудом.

2) Партийную и советскую бюрократию из числа представителей коренных народов, участвующую в республиках и округах в управлении.

3) Гуманитарную интеллигенцию (поэтов, писателей, актеров, журналистов), которые обслуживали отдельные сегменты созданной модернистской культуры на национальных языках.

 

Что же касается ядра модернистского общества — индустрии, а также естественных наук, которые обеспечивали ее сохранение и развитие, то здесь предпочтение отдавалось славянам (прежде всего, русским) и русскому языку.

Башкир или узбек, переехавший в город, мог сохранить свой язык, если становился журналистом национальной газеты, преподавателем национального факультета вуза, но если он становился инженером, преподавателем естественного факультета, то он переходил на русский и в конце концов вливался в интернациональную по происхождению, но русскоязычную и русскокультурную модернистскую городскую элиту.

Это не было сознательной политикой Советской власти, так сложилось само собой, при попытках прагматически решать многочисленные проблемы полиэтнического государства, но такая политика имела ряд преимуществ.

 

Советской власти удалось частично модернизировать народы, находившиеся до революции на традиционном этапе истории, дать им, пусть несколько урезанную урбанистическую культуру и в то же время не расколоть политическое пространство на десятки национальных государств и избежать полной ассимиляции малых народов в унитарном русском государстве.

Это если смотреть на вещи с точки зрения выгоды для малых народов, если же смотреть с точки зрения выгоды для русского в своем ядре государства, то тут как уже говорилось, удалось избежать кровавых межэтнических конфликтов и распада единого большого государства.

В СССР — опять же стихийно! — сложилось этническое разделение труда (характерное для всех имперских государств), в котором нерусские народы (возможно, за исключением белорусов) выполняли роль сельскохозяйственных этносословий, а русские — народа-прогрессора, они были рабочими, техниками, инженерами, обеспечивали на национальных окраинах империи существование индустрии.

Именно поэтому распад СССР на «национальные государства», основанные на идеологии национализма титульного народа, привел к исходу русских из республик и как следствие к деиндустриализации республик — от Узбекистана до Украины (опять-таки за исключением Белоруссии, которая была и остается наиболее самодостаточной частью советского пространства)…

 
Советские механизмы модернистской этносословности, конечно, не были идеальными. Националистические тенденции, подточившие их, начали проявлять себя еще задолго до 1991 года.

Отдельной проблемой был и остается русский национализм, идеологи которого немало сделали в 1990-1991 для развала СССР и до сих пор внушают народу, что русские больше всех страдали в «советском доме» (несмотря на то, что распад «советского дома» больше всего ударил именно по русским).

И уж, естественно, речь не идет о воссоздании этих механизмов при новой, уже начавшейся сборке евразийского пространства.

Однако, как уже было сказано, в последние несколько лет мы видим тенденцию к реинтеграции евразийского постсоветского пространства в экономическом, военном и в определенной мере в политическом планах.

Попытки существования врозь в виде своеобразных национальных государств, похоже, провалились (особенно ярко это видно на примере Украины, в которой политика под лозунгом «Украина для украинцев» привела к гражданской войне и частичному распаду государства).

Провалились и попытки провести модернизацию постсоветских государств по либерально-капиталистической модели.

В скором будущем всем нам (видимо, за исключением центральной и западной частей Украины, а также стран Балтии) предстоит в той или иной форме объединиться перед лицом внешних и внутренних угроз в некую конфедерацию и выработать новые механизмы ненационалистической и некапиталистической модернизации.

В этом случае советская этническая политика будет для нас важным и ценным опытом, который можно и нужно изучать.



 

Примечания

¹ Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР /А.Г. Вишневский ; Гос. ун-т — Высшая школа экономики. — 2-е изд. — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2010. — 430, [2] с.
² Бессонова О.Э. Раздаточная экономика России: Эволюция через трансформации /О.Э. Бессонова ; — М.: РОССПЭН, 2006. — 144 с.; Кордонский С.Г. Сословная структура постсоветской России /С.Г. Кордонский ;- М.: Институт фонда «Общественное мнение», 2008. — 215 с.
³ Мы говорим об этом безоценочно, поскольку дали от мысли, что прогресс и индивидуализм однозначно позитивные феномены
⁴ Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923-1939 / Т. Мартин ; [перс. с англ. О.Р. Щёлоковой]. — М., РОССПЭН: Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина» , 2011. — 855 с.
⁵ Мартин Т. Указ. соч.