Окончание. Начало тут

Русская мысль и советский кордон

И с первых дней советской власти и до дней последних разделял советский патриот людей по «группе крови», по коду «свой – чужой» и заботу проявлял чрезвычайную о душе советского гражданина, как бы та душа не заблудилась…

Зорко, соколом отбраковывал, полученное после Октября наследство: не навредит ли эта литература, эта живопись, эта музыка, эта скульптура, это кино советскому народу? Не навредит ли советскому народу мысль?

У Брэдбери злобная толпа сжигает на площади книги. В стране Советов книги сначала сжигали в топках ЧК, а позже убивали в зародыше. В брак, в безвестность канули сотни великих произведений, русская мысль, противная советскому патриоту, казалось, никогда уже не вернется на родину.

Не сбылось: русская мысль вернулась. Набоков, Газданов, Бунин, Куприн, Алданов, Зайцев, Ирина Одоевцева, Анна Ахматова, Зощенко, Хармс, Марина Цветаева, Гумилев, Северянин, Белый, Черный, Замятин, Пильняк, Мережковский, Мандельштам, Пастернак, Гроссман, Виктор Некрасов, Шаламов, Евгения Гинзбург, Лидия Чуковская, Эмма Герштейн, Дудинцев, Рыбаков, Бродский, Довлатов и, наконец, Александр Солженицын, самый, наверное, ненавидимый сталинистами.

Оно и понятно: никто так, с таким размахом, с такой художественной силой, с такой обличительностью не врезался в сталинизм. Такое не прощается.

Но сталинистам следовало бы помнить: за Солженицыным стоит счету не поддающаяся армия людей, не утративших способность отделять зерна от плевел, добро от зла, правду от лжи. Лучших людей. Заметных людей. Талантливых людей. Тех людей, на которых знание и культура держится.

Вставая против Солженицына, нельзя не встать и против этих людей. Их тоже нужно объявить врагами. А Твардовского непременно. Ведь это он, Александр Трифонович, фронтовик, допустил Александра Исаевича до публикаций в «Новом мире». С его легкой руки мы, читатели, узнали «Матренин двор» и «Один день Ивана Денисовича».

Из дневника Твардовского: «К сегодняшнему приезду Солженицына перечитал с пяти утра его «Праведницу». Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит «на базе» ума и сердца. Ни тени стремления «попасть в яблочко», потрафить, облегчить задачу редактора или критика, — как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду. Разве что только дальше могу пойти».

Да, напрасно «патриоты» выпустили из поля зрения Твардовского. А он, бывало, круто писал о своем времени, да так, что это актуальным оставалось надолго, остается злободневным и для наших дней: «Нечего удивляться той мере мирового разочарования в идеологии и практике социализма и коммунизма, какая сейчас так глубока... Строй… оплаченный бесчисленными жертвами, в первые же десятилетия свои обернулся невиданной в истории… деспотией, самоистреблением, неслыханной жестокостью… хроническими недостатками предметов первой необходимости — пищи, одежды, жилья, огрубением нравов, навыками лжи, лицемерия, ханжества, самохвальства».


Не боги горшки обжигают

Трудно, наверное, быть сталинистом. Приходится ловчить, чтобы совместить несовместимое: поклоняться Сталину и примирять себя с репрессиями, славить Ленина и находить оправдание жертвам «красного террора» и гражданской войны, им задуманной и осуществленной, праздновать День Победы и зачислять фронтовиков (Виктора Астафьева, Василя Быкова) в предатели, стыдиться антисемитизма и быть душою с теми парнями, что обрыскали все деревни на ярославщине в поисках еврейских корней идеолога перестройки, Александра Яковлева.

Впрочем, нужно признать, все эти нестыковки и неувязки, кажется, смущают больше меня, чем сталинистов. Их, похоже, ничто не смущает.

Долго не могли разобраться с количеством жертв сталинских репрессий. Архивы на замке. Стерегут их по-кащеевски, допускаются только избранные государственные мужи, да с некоторых пор единичные историки-везунчики.

Солженицын никогда не допускался к сокровищам партии. Пришлось обратиться к расчетам приблизительным, к опросам очевидцев, свидетелей, пришлось довольствоваться прикидками бывших сидельцев, сотрудников лагерей и т.д.

Получилось плохо. Результат: цифры явно завышены, завышены в разы. Имел ли Александр Исаевич намерение сознательно, умышленно ввести читателей в заблуждение? А именно в этом обвиняют теперь автора «Гулага»: лжец, фальсификатор. Наврал здесь, значит, наврал везде – не было никакого Гулага. Вот так.

Подарок, конечно, Солженицын преподнес сталинистам роскошный, ничего не скажешь. Но, конечно, не по умыслу, не намерено – от безвыходности, от — можно и так сказать – надежды на авось. Помогали ему всем миром, письма шли со всех концов света: цифры, расчеты, цифры. Свел их в какую-то таблицу, глянул, показалось, что выглядит все достаточно корректно. Ну и…

Оплошность? Да. Ошибка? Да. Ошибка грубая? Да. Где-то и самонадеянность? Да.

А Гулаг все-таки был.


А справочка есть?

Сегодня информация хлещет со всех сторон: и бумажная пресса, и интернет, и монографии историков, и монографии публицистов, и научные трактаты, и документальные фильмы, и… сборники документов. Сборники документов, прошу заметить.

И архивы, говорят, стали дружелюбней.

Проблема одна: как из этого океана выудить правдивую информацию и не нарваться на фальсификат. Проблема серьезная: большинство из нас вряд ли попадет в закрытые архивы, а, значит, вряд ли в наших руках окажется подлинный, оригинальный документ. Что делать?

Прежде всего, доверять той информации, которая, поступая совершенно из разных источников, дает примерно один и тот же результат. Достаточно надежными, думаю, можно считать сборники документов, изданные компетентными организациями. И, наконец, меньше шансов оказаться одураченными будет у тех, кто опытней по жизни, кто внимательно прислушивался к ее сердцебиению и научился слышать.

Впрочем, для сталинистов это все ненужный сор. В этом легко убедиться, если вернутся к вопросу о количестве репрессированных.

В свободном доступе, в интернете, разумеется, находится докладная записка на имя секретаря ЦК КПСС товарища Хрущева Н.С., подписанная Генеральным прокурором Р.Руденко, министром внутренних дел С.Кругловым и министром юстиции К.Горшениным. В записке говорится о том, что «за время с 1921 года по настоящее время за контрреволюционные преступления было осуждено 3.777.380 человек, в том числе к ВМН — 642.980 человек».

В 1989 году допущенный к наиболее секретным архивам МВД-МГБ и ОГПУ-НКВД историк Виктор Земсков уточнил эти цифры. По его данным, осужденных за тот же период времени, с 1921 по 1953 год было около 4 миллионов человек. Из них около 800 тысяч были приговорены к ВМН – высшей мере наказания – расстрелу. Указывая на 4 миллиона осужденных, Земсков отмечает, что это только те, кто был привлечен по 58 статье. Важное уточнение.

Как мы видим, некоторые расхождения в цифрах есть, но они не меняют общей картины. Любопытно, что известный публицист, автор книг, посвященных эпохе Сталина и деятельности НКВД, основатель сайта «За Сталина», Игорь Пыхалов приводит таблицы жертв репрессий – осужденных и приговоренных к расстрелу – и его цифры существенно не отличаются от цифр, приведенных выше, что им самим публично признано.

То есть продвинутые сталинисты под напором улик и доказательств вынуждены признать факты, предъявленные их оппонентами.

Печальней выглядит дело, когда попадаются непросвещенные сталинисты. Эти господа, начитавшись, вероятно, Станиславского реагируют на эти цифры с предельной лаконичностью – не верю.

Четыре миллиона осужденных? 800 тысяч приговоренных к расстрелу? Не верю.

Историк Анатолий Латышев, всю жизнь посвятивший изучению биографии В.И.Ленина, один из счастливчиков, допущенных к работе с документами из секретного фонда Ленина и закрытых архивов КГБ, сделал достоянием общественности ряд ленинских писем, характеризующих весьма нелицеприятно вождя революции.

Вот, например, документ от 1 мая 1919 г. №13666/2, адресованный Дзержинскому и подписанный Лениным: «...необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».

День Николая Чудотворца считался праздничным и народ в этот день отдыхал. Ленин издал приказ от 25 декабря 1919 года: «Мириться с "Николой" глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за "Николы"».

«А я не верю в подлинность ленинских писем, представленных Латышевым», — возражает очередной защитник Ильича.

Очень удобная позиция: принеси оригинал — и чтобы все было заверено, со всеми подписями, печатями, тогда, может быть, поверю. А так: не верю.

Вспоминается миниатюра из «Кабачка 13 стульев» в исполнении Мишулина и Руднева — «А справочка есть»? «Направляем в ваш адрес двугорбого верблюда и с ним Гималайского. — Двугорбого я вижу. А где Гималайский? — А Гималайский это я. — Вы? Вы хотите сказать, что вы верблюд? — Ну что вы, Гималайский — это моя фамилия».

И дальше происходит уморительный разговор, суть которого заключается в том, что пану Гималайскому необходимо представить справку, что он не верблюд.

Наши сталинисты поступают примерно так же. Только очень не хочется доказывать им, что ты не верблюд.


Наш адрес – Советский Союз

Мы были зомби, и нам было хорошо. А нам, моему поколению и поколениям, вставшим за мной, было, действительно, хорошо. Мы росли без Сталина, без войны, нам безумно повезло, мы просто счастливчики.

Количество зомбированных резко таяло. Мы посмеивались над тем, что в СССР нет секса; рассказывали почти открыто, но в своем кругу, анекдоты о Хрущеве, о Брежневе; пробивались через глушилки к «вражьим голосам»; сметали с торговых прилавков стихи Евтушенко, Вознесенского, Рождественского; слушали Окуджаву, Битлз и Роллинг Стоунз, передавали друг другу «Собачье сердце», плотно обернутое газетой.

Может быть, кто-то забыл, о чем мы говорили на наших кухнях? О том, что «работали все кухни Советского Союза»? Что крамольные речи велись не только в кругу «гнилой советской интеллигенции», но и среди рабочих, да в любом застолье?

Кто-то вслушивался в невнятицу, которую нес Брежнев с экрана телевизора?

Но страной мы гордились. Гордились ее размахом, широтой, ее бескрайними просторами, ее военной мощью, гордились тем, что наши отцы и деды сломали хребет фашистам, гордились Гагариным, ансамблем песни и пляски имени Александрова, ансамблем танца имени Моисеева, балетом, гордились нашими хоккеистами, достойно сражавшимися в 1972 году с канадскими профессионалами.

«Наш адрес не дом и не улица, наш адрес – Советский Союз». И мы гордились тем, что родились в этой стране, что эта страна – наша родина.

«С чего начинается родина? С картинки в твоем букваре». С букваря, а еще раньше со слова начинается родина, с родной речи. Бежит слово по полям, по лугам, моря и океаны пересекает, взлетает высоко в небо, где «колдун несет богатыря» и мы, лупоглазые, бежим за ним вослед, познавая и удивляясь, плача и радуясь, прячась от испуга под одеяло и закатываясь от смеха… Бежим туда, где «русский дух», где «Русью пахнет». И обретаем родину. Не по крови. Что кровь? Русский поэт арабского происхождения Пушкин справился с этой дилеммой, не замечая, собственно, самой дилеммы. Просто и естественно: русский, и всё тут. По судьбе русский…

Оборачивая теперь взгляд на ту нашу жизнь, и сравнивая с той, что наступила теперь, я ничуть не удивляюсь тому, что некоторые, приближающиеся в прошлом по образу мыслей к диссидентам, превратились сегодня в последовательных борцов за возврат прежней жизни.

Да, в СССР, бывало, дожидались новой, государственной квартиры двадцать и более лет, теснясь все это время впятером в одной комнате. Но уже в начале семидесятых появилась возможность приобрести кооперативную квартиру, и народ не преминул это сделать, хотя зарплаты наши, скорей, подталкивали к шуткам, вроде: государство делает вид, что нам платит; а мы делаем вид, что – работаем. Тем не менее спальные, кооперативные районы росли как грибы.

Откуда что бралось, можно догадываться. И мы, конечно, догадываемся.

Дефицита в магазинах в открытой продаже не было. В наших холодильниках – был. Это особый стиль жизни советского человека, непонятный никому, кроме нас.

Правда, в российской глубинке о дефиците не помышляли. Там народ попроще – электричка и в Москву за колбасой.

Ну а мы могли себе позволить и финский сервелат, и вырезку, и чешское пиво, и икорочку. А икорочку вопреки партийному мнению: икра не поступает в продажу, потому что не пользуется спросом.

Несуразицы хватало с избытком, но в среднем жизнь была вполне себе на уровне: работа – не проблема, образование бесплатное, квартплата мизерная, медицина бесплатная, социальные гарантии сомнению не подлежат. И чего тогда стоит вся эта несуразица? В сравнении с уверенностью в жизни и в ее завтрашнем дне?

Если бы судьба не командировала меня в Финляндию на десять лет, если бы не предоставила возможность наблюдать за жизнью этой страны изнутри, то я бы, наверное, сказал сейчас: да ерунда вся эта несуразица в сравнении… и примкнул к тем, кто мечтает о возврате в СССР.

Но судьба распорядилась иначе: она дала мне шанс узнать и понять больше, чем я знал и понимал раньше. Все советские блага, все советские гарантии, все это, но только на другом, более высоком, несоизмеримом в количественном и качественном отношении уровне присутствует в Финляндии. И во всей Скандинавии.

Все эти блага есть, а несуразицы нет.

Так с какой стати маяком для меня должны оставаться вчерашние советские блага, когда я узнал, что такое финские, скандинавские блага? К чему стремиться нужно: к худшему или к лучшему?


Орден за преступления

Сталинисты во всем винят Хрущева, шестидесятников, Брежнева, Горбачева. Дескать, Сталин оставил им мощную империю, а эти недоумки все развалили.

Я тоже не высокого мнения о советских руководителях, о Сталине в т.ч.

Хитрый аппаратчик, интриган, он сумел переиграть в подковерной игре своих ближайших конкурентов, убив после этого последовательно всех. Добрался даже до Троцкого, хотя сделать это было нелегко. Но уж очень хотелось…

В заслугу Сталину ставят индустриализацию, старательно подсчитывают количество фабрик и заводов, пущенных в строй, называют великие стройки, с его именем связывают победу в Великой отечественной войне.

Безусловно, СССР совершил в тридцатые годы колоссальный экономический рывок, стал индустриальной державой, и это во многом обеспечило победу Советского Союза в войне. Спору нет.

Но давайте рассудим…

А что было бы, если бы поступательное, естественное развитие России не было прервано в 1917 году? Нельзя рассматривать историю в сослагательном наклонении? Что за догма? А мы плюнем на догму и рассмотрим. Это же интересно!

Не знаю, из каких соображений нужно исходить, чтобы представлять себе, что поступательный, естественный ход завел бы Россию в политический, экономический и идеологический тупик.

По размерам, по численности населения, по потенциалу интеллектуальному и ресурсному дореволюционная Россия, даже с учетом явного отставания, сравнима с США. Развитие России, несомненно, шло бы в том же направлении, в каком развивалась Америка, по тем же лекалам, по тем же капиталистическим законам, по законам свободного рынка. Иначе быть не могло: рычаги и механизмы свободного рынка, объективные законы вели бы Россию именно по этому пути, послушно и не сбиваясь с дороги.

С одной существенной разницей: Россия развивалась бы не во враждебном окружении, а в окружении стран равных по идеологии и по основным принципам, что, конечно, только способствовало ее развитию.

Таким образом, к концу тридцатых годов Россия достигла бы такого, примерно, уровня развития, какого достигла Америка. Или близко к тому, что, в любом случае, в разы перекрывало бы «заслуги» Сталина. И при этом не нужно было бы организовывать Гулаг, дабы обеспечить великие стройки бесплатной рабочей силой.

О военных заслугах Сталина говорить даже неприлично. 22 июня 1941 года – самая страшная, самая трагичная дата во всей истории Советского государства. В такие дни, в такие часы народ, затаив дыхание, смотрит на своего руководителя, ждет его слова, надеется на его ум, выдержку, характер, волю.

Сталин в те роковые часы бежал. Охваченный паникой, он укрылся на ближней даче. Что он чувствовал? О чем думал? Он не мог не думать о том, что просчитался, что Гитлер провел его за нос, что он, Сталин, допустил преступную халатность, не реагируя на сообщения советских разведчиков о готовящемся нападении.

Он не мог не думать о том, что упал в глазах своих ближайших соратников, вчера еще с трепетом ловящих каждое его, «мудрое» слово. Он понимал, что все эти друзья по партии, рьяно демонстрирующие свою преданность, ничего не забывают, что они помнят все унижения, грубые окрики, насмешки, издевки, а некоторые из них – судьбу своих жен и близких людей.

Сталин понимал, что сейчас, в эти часы решается его судьба, что она теперь целиком находится в руках его ненадежных партийных товарищей.
Как загнанный зверь, он забился в нору, ожидая в страхе своей участи. Вместо него к народу обратился Молотов. Для меня это «момент истины». Вся ничтожная суть сталинской натуры высветилась в ту ночь со всей беспощадной разоблачительностью.

Но пронесло: запуганные вконец соратники пуще Сталина боялись взять на себя ответственность. Топчась, друг за дружку прячась, явились они пред очи «хозяина» и водрузили упавшую было корону на удивленную голову.

Семинарист, имеющий за плечами опыт гражданской войны и бандитскую молодость, но возомнивший себя великим полководцем, он в 41-ом и в 42-ом году принимал катастрофические для наших армий решения, в результате чего армии оказывались тут и там в котлах, гибли десятками тысяч и попадали в плен. Так, кстати, Сталин обрек на плен генерала Власова и всю его армию, запрещая выход из намечавшегося котла по остававшемуся еще узенькому коридору, пока и этот коридор не замкнули немецкие части.

В течение всего 1942 года упрямо требовал взять хорошо укрепленную противником Ельню. Старый человек, бывший солдат вермахта, напряженно хмурясь, говорил с экрана телевизора: мы были поражены необъяснимой тактикой русских, они шли и шли прямо на наши пулеметы, в лоб, падали убитыми, их место занимали другие. Трудно подсчитать, сколько бойцов там полегло. Тысячи? Десятки тысяч?

Не о военных заслугах Сталина должна идти речь, но о военных (и не только военных) преступлениях этого человека.


Необходимое послесловие

Я не историк. И не претендую на то, чтобы эта работа расценивалась как историческая работа. Но я неравнодушен к истории страны, в которой родился и в которой прожил большую часть своей жизни; не равнодушен к языку народа этой страны, моему родному языку; неравнодушен к культуре народа этой страны, моей культуре; неравнодушен к судьбе этого народа, к которому я причисляю и себя.

В 1917 году большевики раскололи русский народ надвое. История русского народа помнит опустошительные набеги, увод в рабство, крестоносцев, чуму, засуху, мор, голод. Бывало, что и меж собой схватывались, да только пред лицом общего врага отступали обиды и становился русский люд плечом к плечу.

Но никогда прежде, ни одному сатрапу, ни одному деспоту, ни одному кровавому маньяку, не приходило в голову расколоть русский народ на две половины, свести их в свирепой схватке на уничтожение, породить невиданный ранее раскол, замешанный на ненависти.

Это пришло в голову Владимиру Ульянову.

Было ли это в уличном кафетерии или богатой ресторации, украшенной бархатом и позолоченными люстрами, было ли это в роскошном номере цюрихской гостиницы с вежливым портье или в дорогих личных апартаментах, теперь это уже не важно. Важно, что план созрел, приведен был в исполнение и разделил русский народ, и разделение это до сих пор не преодолено.

И это самое страшное, самое горькое, что с нами случилось.


Использованная литература:
«Очистим Россию надолго» — сборник документов. Опубликован в журнале «Отечественные архивы», № 5, 2008 г
В сборник включен огромный корпус документов: федеральных (ГАРФ, РГАСПИ, РГАНИ, РГАЛИ), архивов Москвы, Санкт-Петербурга, а также ведомственных (Архива Президента Российской Федерации, Центрального архива ФСБ России).