Первая мировая война для западноевропейцев (французов, англичан, бельгийцев) по сию пору — самое жуткое и кровопролитное действо в их военной истории; никогда ранее и никогда позднее их армии не несли таких колоссальных потерь (во Франции погиб каждый двадцать седьмой житель!), как за четыре года тогдашнего всеевропейского смертоубийства.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что ТУ войну в западной Европе помнят — в отличие от Второй мировой, которую стараются особо не вспомнить, а если уж и вспоминать — то лишь в русле новомодного тезиса «Гитлер и Сталин — творцы холокоста».

Поэтому европейские стенания о «жертвах Великой войны» понятны и объяснимы. Непонятно другое — мы-то что делали в той войне?
 

Смею утверждать, что никаких национальных целей Россия в начавшейся 1 августа 1914 года мировой войне не преследовала — более того, никаких внятных, чётко артикулированных задач, которые бы лежали в русле русской национальной политики, российская императорская армия (а также флот) не имели.

Россия вступила в войну с Германией и Австро-Венгрией, на взгляд неангажированного исследователя, вообще БЕСПРИЧИННО…

Во всяком случае, никаких неразрешимых противоречий с центральноевропейскими империями (таких, решение которых лежало бы исключительно в военной плоскости) у России не было в принципе.

То есть, по факту, Россия вступила в ЧУЖУЮ ВОЙНУ. И проиграла в ней все, что только можно проиграть.

Так какого рожна мы полезли в эту кашу?


Понятно, зачем с Германией схлестнулась Франция — Эльзас и Лотарингия с 1871 года были постоянным предметом национальной истерии, частенько переходящей в шовинистический экстаз и угар; плюс к этому, французам жутко свербело хорошенько навалять бошам за Седан, Мец и взятие Парижа.

Понятно, зачем на Германию натравливала французов, сербов и русских Англия — ей становилось весьма тяжко бороться с молодым, наглым и агрессивным немецким промышленным капитализмом; к тому же лавинообразный рост немецкого военного флота не по-детски пугал лордов Адмиралтейства.

Понятно, зачем в эту войну вступила Австро-Венгрия — её руководство полагало (полностью в традициях начала XIX века), что мощь государства прямо пропорциональна величине её территории и численности народонаселения; аннексировав Боснию, Габсбурги мечтали о полном подчинении Балкан влиянию Дунайской монархии — совсем упустив из виду, что начало ХХ века — время зарождения НАЦИЙ. Которым нужны собственные национальные государства…

И безусловно ясно, зачем в эту войну вступила Германия! Ей требовалось окончательно и бесповоротно закрепить статус-кво на своих западных границах (окончательно принудив французишек согласиться с границей по Самбре и Маасу) и заставить потесниться на океанских просторах просвещенных мореплавателей — чтобы в результате этого обеспечить рынки растущей германской экономике. А буде на то воля Господня — то и вырвать из зубов старых колониальных «бульдогов» (Англии и Франции) чего-нибудь ценного и полезного в хозяйстве (например, Южную Африку).

А вот целей для России в этой заварухе решительно не просматривается!


Проливы? А зачем? Экспорт хлеба из Новороссийска и Одессы прекрасным образом шел через турецкие Босфор и Дарданеллы — и не было никакой нужды во имя снижения прибылей хлеботорговцев гробить сотни тысяч русских солдат в войне за захват этих самых проливов.

Тем более — свеженький опыт войны с Турцией (и не сказать, чтобы сильно победоносной) у русской армии был — и свидетельствовал, что война с турками — не легкая военная прогулка, а дело тяжелое и кровавое.

«Дать свободу» славянам, «стонущим под австрийским ярмом»?

Этот лозунг был, безусловно, хорош для питерских гостиных — в которых пылкие студенты рассказывали своим впечатлительным подружкам о желании «пролить кровь за славянское дело». В качестве же цели для realpolitik — эта музыка никак не годилась. Писал же Достоевский:

 

«…по внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, — не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагодарному будто бы, характеру славян, совсем нет, — у них характер этом смысле как у всех, — а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут. Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с славян благодарности, к этому нам надо приготовиться вперед. Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта».
 

Мудр был старик, далеко глядел! Кстати, по освобождении Болгарии все ровно таким образом и произошло — и Болгария в первую мировую будет сражаться на стороне врагов России…

Ну а о разногласиях между Германией и Россией в вопросах хлебного таможенного тарифа я просто не буду ничего писать — не стоила эта ерунда жизни и одного варшавского стрелка. А в войне, начавшейся в августе четырнадцатого, этих варшавских (а равно и муромских, эриванских, великолукских, полтавских, вятских, брестских, латгальских, уфимских и прочих, прочих, прочих) стрелков полегло, ни много ни мало, полтора миллиона душ…


И, отбросив в сторону разные пустяковые домыслы послевоенных «историков», рассказы о «помощи Сербии», и прочие сопли в сиропе — считаю нужным доложить почтеннейшей публике:
 

---

 

 

Вступление России в Первую мировую войну — исключительно вынужденное мероприятие; нашу страну вынудили вступить в это грязное и кровавое предприятие её «союзники» по Антанте. И смогли это сделать по одной очень простой причине.

ИЗ-ЗА ДЕНЕГ…

Или, что будет правильнее — из-за долгов.
 

---

Внешние заимствования в России — дело обычное, можно сказать, исторически сложившееся; деньги за границей одалживали цари, одалживали генсеки, одалживали президенты; сейчас, вроде, не одалживают — но это до поры. Кудрин вон уже пригрозил Думе, что в следующем году пойдет на поклон к Международному валютному фонду, просить в долг — на вопрос же, куда делся триллион долларов выручки за пять лет подряд дорожавшую нефть, «лучший министр финансов» лишь криво ухмыльнулся…


Началась вся эта долговая эпопея ещё при матушке свет Екатерине Великой — которая в 1769 году взяла в долг у Голландии первый миллион гульденов; потом это стало хорошей традицией, и в последующие годы российская самодержица, благодушно подмигнув голландским банкирам, вновь и вновь лезла в их нидерландские кубышки.

Что-то из этих займов отдавалось, что-то взаимозачитывалось, что-то даже прощалось — тем не менее, долг продолжал расти. Этому в немалой степени способствовала активная внешняя политика матушки Екатерины II — для того чтобы воевать то Турцию, то Польшу, то Швецию, императрица постоянно залезала в голландские закрома.

Только Павел I попытался эту порочную практику приостановить — но, как известно, плохо кончил. Его же сынишка продолжил бабушкино дело — вступал по очереди во все антинаполеоновские коалиции (чему в немалой степени служили накопленные перед голландскими — а в реальности английскими — банкирами долги), посылал свои армии на край света, брал Париж — в результате чего к 1815 году русский государственный долг перед Голландией достиг цифры в сто миллионов серебряных гульденов.

Как говорится, воевали — веселились, подсчитали — прослезились.

Такую сумму Александр I отдавать даже и не предполагал — в результате чего долг был, как это сейчас называется, «реструктуризирован». И окончательно его вернуть голландцам русские смогли только в 1891 году, то есть через семьдесят шесть лет.



«Генерал Блюхер и казаки в Бауцене, 1813». Богдан Виллевальде, 1885 г.


Но поскольку денег в России хронически не хватало — практика внешних заимствований продолжилась, только брать в долг начали уже у немцев.

К 1881 году 4/5 русских внешних займов приходилось на Германию. Соответственно — и внешняя торговля России в то время ориентировалась на империю Гогенцоллернов: в 1875 году почти четверть (24,6%) всего германского экспорта направлялось в Россию, доля же импорта из Германии составляла в этом же году в России 42% от всех ввозимых товаров (а в 1880 году даже 49%!).

Но немцы — заимодавец тяжелый; давали в долг они с бо-о-ольшим скрипом, требовали скрупулезного выполнения всех условий кредитных договоров — в первую голову, графиков погашения займов.

Русское же правительство в те годы (впрочем, как и сейчас) обременять себя тщательным соблюдением оных кредитных договоров не любило, просрочка очередных платежей было делом обычным.

И все это привело к заведомо предрешенному финалу — германское правительство в 1882 году дало указание Имперскому банку не принимать более в залог русские деньги — и одновременно в германской прессе началась кампания дискредитации русских финансов и экономического положения России вообще. Посему русские, как мы бы их сейчас назвали, «евробонды» начали катастрофически падать в цене на германском финансовом рынке.

Именно к этому времени, кстати, относятся слова М.Е. Салтыкова-Щедрина:

 

«Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду»…
 

Но немцам мало было жестоко проучить русских — они зачем-то всерьез решились подорвать экономику империи Романовых! Которая, как и современная Россия, держалась на экспорте сырья; просто сейчас это металлы, лес, нефть и газ, а во времена Александра III это были рожь, пенька, лён, воск и пшеница.

Так вот — в декабре 1887 года германский рейхстаг, выслушав слезные жалобы своих юнкеров (не курсантов военных училищ, а восточно-прусских помещиков), принял новый «хлебный» таможенный тариф — который враз подымал мытные сборы на русское зерно на 66%.

То есть по сути это была запретительная пошлина — которая тут же принесла свои результаты: доходы российских хлеботорговцев мгновенно упали, закупки хлеба на экспорт прекратились, экономика хлебопроизводящих регионов страны (а это — всё Черноземье, не разделенное в то время на российское и украинское, Поволжье и Северный Кавказ) ушла в глубокий штопор.

Как результат — доходы казны рухнули.




Зачем герр Бисмарк учудил сию пакость — непонятно; то есть понятно, что Германия жаждала ослабления России, с которой она перманентно вела торговые и таможенные войны.

Но почему никто в руководстве Второго рейха не задумывался хотя бы на два хода вперед? Почему герр Бисмарк в своем тупом швабском самодовольстве не подумал, во что это выльется для Германии в будущем?

Потому что германский экономический прессинг России дал такие плоды, о которых деятели в рейхстаге и помыслить не могли в самых страшных своих снах…


Во-первых, тут же упал объём взаимной российско-германской торговли: если, как уже упоминалось выше, в 1875 году в Россию отправлялось четверть всего экспортного германского товара — то в 1885 году оного ушло на Восток лишь 10%, а в 1889-м — и вообще всего 8%. А доля германского импорта в общем объёме ввоза товаров из-за границы упала в России с 49% в 1880 году до 33% в 1889-м.

Но свертывание русско-немецкой торговли — это всего лишь цветочки. Потому что ягодки — это произошедшая в результате «французской интриги» переориентация русской внешней политики — что, в конце концов, для Германии будет куда печальнее всех потерь во внешней торговле и ни на йоту не компенсирует ей «успеха» в деле таможенных войн с Россией.

Если бы Бисмарк знал, во что выльется пролоббированный прусским юнкерством запретительный хлебный тариф — он бы, наверное, своими руками расстрелял бы каждого десятого члена рейхстага, замыслившего подписать этот катастрофический по своим последствиям документ, а остальных выпорол бы на своей псарне…

Ибо 5 августа 1892 года в Петербурге начальники генеральных штабов Франции и России генерал Р.Буадефр и генерал Н.Н.Обручев подписали согласованный текст военной конвенции, которая фактически означала договор между Россией и Францией о военном союзе.

Почему это стало возможно, и к каким результатам сие привело — в следующей части…


 

---

Окончание — завтра

---