Внутриевропейская религиозная война начала XIII века стала очередным переломом для Западной Европы; именно во время Альбигойских войн католические иерархи начали решительную борьбу с внутренними ересями, основав Священную Инквизицию, и именно эти годы, завершившие историю раннего Средневековья, разделили западный христианский мир на немцев, французов и итальянцев и положили начало формированию современных наций, которые в будущем создадут национальные государства.
 
Христианство, не бывшее особенно единым и до 867 года (когда произошел конфликт между папой Николаем I и константинопольским патриархом Фотием) — 16 июля 1054 года окончательно разделилось на православную и католическую ветви, идеологически закрепив фактический политический раздел ранее единой Римской империи, произошедший задолго до церковной схизмы, сразу после смерти последнего «единого» императора Феодосия (правившего с 379 по 395 годы).

Надо сказать, что обе части некогда единого античного мира на рубеже тысячелетий испытывали серьезные трудности — но если православная церковь Византии смогла побороть ростки еретических движений на всё сокращающемся поле своего влияния, то католические папы, впав в раж политической борьбы, просмотрели зарождение на своих подмандатных территориях мощного еретического движения — церкви катаров (или альбигойцев, по имени главного центра новой ереси, города Альби).
 

Ересь катаров возникла в Лангедоке (южной Франции) в начале XII века, занесенная туда уцелевшими богомилами.

Катары (в переводе с греческого — «чистые» или «просветленные») сформировали свою идеологию на базе более древнего учения — манихейства. Оно возникло в Персии, на территории современного Ирана.

Само название происходит от имени создателя религиозной доктрины — мистика-проповедника Мани (216—276). Последний утверждал, что основу мироздания составляет борьба двух начал: Доброго и Злого.

Человечество издавна стало одним из важнейших объектов вечного космического поединка. В самом человеке удивительным образом сопряжены и Добро — человеческая душа — и Зло — материальная телесная оболочка.





Такой дуализм, в общем-то, где-то перекликался с христианским учением, и не был бы чем-то уж сильно опасным — если бы не одно «но».
 

Дело в том, что катары утверждали, что весь материальный мир есть порождение Сатаны, Бога Зла.

По мнению катарских проповедников, Истинный Бог добр, и поэтому он не мог быть создателем столь несовершенного и порочного мира. Лишь невидимая человеческая душа — творение Доброго Бога, но она томится в оковах телесной оболочки, заключенная в неё опять же Дьяволом.

Катары уравняли Бога и Дьявола, и, по сути, попытались изгнать Бога из своего мира — сделав его вершителем горних, то есть потусторонних, сил.

А в мир, из которого уходит Бог — всегда приходит Дьявол…
 
Кроме того, катары утверждали, что Христос не является ни Сыном Божьим, ни настоящим человеком, они призывали во имя жизни вечной пренебречь потребностями бренного тела.

Они осуждали культ креста, который был в их глазах лишь орудием позорной пытки, не признавали Воплощения и Воскресения Христова во плоти, отвергали крещение водой.

Что же касается самого института католической Церкви, то он, как и всякое другое творение этого мира, признавался еретиками порождением Сатаны.

По той же причине катары отвергали многие общепринятые нормы. Всякий труд объявлялся напрасным, поиск материальных благ — никчемным и даже опасным.

В стремлении к материальным благам человек обрекает свою душу на очередное воплощение, но уже в другом теле; это значит, что душа лишается вечного блаженства и вновь претерпевает мучения этого мира.
 

Идеология катаров пришлась весьма ко двору в богатом и вольнодумном Лангедоке — как через триста лет идеи Лютера лягут на благоприятную почву буржуазной Голландии.

Лангедокцев весьма прельщала дешевизна катарской церкви (еретики не требовали уплаты церковной десятины), а также официально декларируемое катарскими проповедниками безразличие к личным делам паствы; такая церковь была весьма по нраву нарождающемуся на юге Франции буржуазному миру!
 
Зато она была ножом острым для римских пап и вообще для католического клира.

И для спасения душ погрязших в ереси лангедокцев необходимо было немедленно что-то делать — иначе католическая церковь будет навсегда лишена влияния в Южной Франции, регионе, обильном хлебом, золотом и вином, многолюдном и богатом.

И для этого ересь катаров должна была быть уничтожена — по возможности, без следа.

А сделать это можно было, либо поголовно уничтожив носителей враждебных идей, физически истребить наиболее упорных еретиков — либо переубедить лангедокцев словом Божьим, вернуть их в лоно католической церкви путем проповеди.

Посему новый папа Иннокентий III, взошедший на престол в 1198 году, объявляет борьбу с катарами делом своей жизни.
 

Поначалу в Лангедок отправляются папские легаты — с целью заставить местную знать встать на защиту Церкви; кроме того, здесь пытаются действовать и обычные католические проповедники, стремящиеся вернуть в лоно католичества впавших в ересь лангедокцев.

Среди них, кстати, был и Доминик де Гусман, будущий основатель Ордена Братьев Проповедников, больше известного под названием Доминиканского ордена (члены этого сообщества впоследствии будут вершить жестокий суд Инквизиции, возникшей именно для искоренения катарской ереси).



Эта работа Педро Берругете XV в. иллюстрирует легенду о святом
Доминике и альбигойцах, в которой сочинения Доминика и катаров по
очереди бросали в огонь. Пламя пощадило только тексты Доминика.


Однако все эти шаги ощутимых результатов не принесли. Знать либо смотрела на деятельность еретиков сквозь пальцы, либо открыто ее поощряла.

А в 1208 году случилось и вовсе немыслимое — вскоре после гневной обвинительной речи в адрес графа Тулузского, прямо на ступенях храма, был убит папский легат Пьер де Кастально.

Его смерть стала последней каплей, переполнившей чашу терпения. Был убит не просто проповедник — был лишен жизни посланник самого Папы, отправленный Иннокентием III к тулузскому двору!

Известно, что обычно ждет клятвопреступников, убивающих послов — поэтому графам Тулузским следовало ждать кровавого отмщения.
 
Одно лишь Слово оказалось бессильным — и наступило время Слова, подкрепленного Мечом.
 

Зимой 1209 г. Иннокентий III начал проповедь крестового похода против альбигойцев.

Под его знамена встали воины северной и центральной Франции, пришли боевые дружины из германских земель — но численность этих крестоносцев была на порядок меньше, чем количество катаров, способных носить оружие.

Тем не менее, папа Иннокентий III благословил крестовый поход — надеясь, главным образом, не на число, а на силу духа своей пасты.

И в конце весны 1209 г. на Тулузу двинулись, по разным источникам, от семи до восьми тысяч кавалерии (из них до полутора тысяч опоясанных рыцарей) и до двенадцати тысяч пехоты.

Их вело желание искупить свои грехи и послужить делу торжества Церкви, а заодно, чего уж греха таить — знатно поживится на благодатном Юге.

Поход сопровождало около тысячи священников, непрерывно вдохновляющих крестоносцев на подвиги, благословляющих их оружие и отпускающих им грехи (каковых, понятное дело, за время похода появилось изрядно).



 


Совокупные силы катаров — если бы они собрали всех своих воинов вместе и создали из них единое войско, а не стали бы, как крысы, отсиживаться по своим крепостям, давая возможность крестоносцам бить их поодиночке — во много раз превосходили силы крестоносцев.

По разным оценкам, Раймонд VI (если бы сразу решил воевать, а не потерял время в нерешительных метаниях) мог бы поставить под свои знамена от 60 до 80 тысяч воинов, из них не менее двадцати тысяч только кавалерии — но, проявив в тяжкую (для еретиков) годину бедствий преступную нерешительность, граф сам себя загнал в ловушку.

Вместо того, чтобы возглавить сопротивление, владетель Лангедока начал слать в Рим клятвенные заверения в верности католической церкви и французскому королю, соглашаясь на унизительную процедуру покаяния за совершенные и несовершенные грехи.

Нерешительность графа Тулузского и его напускная правоверность не смогли остановить крестоносцев — нашествие с Севера стало свершившимся фактом.
 
Во главе крестносцев стал граф Лечейстерский Симон де Монфор, который славился безумной храбростью и доходившим до болезненности фанатизмом; поход принес ему мрачную славу одного из самых жестоких завоевателей в истории человечества.

Зная, что войска под его знаменами значительно уступают совокупным силам катаров — он решил возместить недостаток воинов решительностью и бескомпромиссностью борьбы, безжалостно уничтожая одну крепость еретиков за другой, жестокостью расправ парализуя волю к сопротивлению противника.
 

Одним из первых нападению войск Симона де Монфора подвергся хорошо укрепленный город Безье.

22 июля 1209 г. войско крестоносцев оказалось под его стенами. Жители отказались выдать проповедников-катаров, и на рассвете начался беспощадный штурм.

Кстати, одна из легенд приписывает аббату Арно-Амальрику («комиссару» этого похода, направленному папой Иннокентием III в помощь далекому от теологических изысков де Монфору для разъяснения вопросов веры), страшную фразу, которой он напутствовал осаждающих: «Убивайте всех, Бог на небе признает своих!»

Многие из нас помнят этот момент по фильму «Ларец Марии Медичи», который довольно успешно обыграл популярную и по сию пору в Европе тему пропавших сокровищ альбигойцев.

По официальному донесению Арно-Амальрика в Рим, при штурме Безье погибло до двадцати тысяч человек. Альбигойцы предпочли умереть еретиками, чем сдаться на милость своих врагов.
 

В августе 1209 г. пал город-крепость Каркассон, который де Монфор превратил затем в свою временную резиденцию.



Изгнание катаров из Каркассона в 1209 году. Заметим, в этой группе женщины столь же многочисленны, как и мужчины.


Пал Альби, один из главных центров катаризма. Под давлением папы Иннокентия король Арагона Педро II, чьими вассалами издавна были сеньоры Безье и Каркассона, утвердил де Монфора в качестве нового виконта безьерского и каркассонского.
 
Тем временем, в июне 1210 г., крестоносцы взяли город Минерв.

Попытка обратить еретиков в лоно католической церкви успехов не имела. Не желая дожидаться раскаяния альбигойцев, Монфор приказал сложить гигантский костер. Жители города были согнаны на соборную площадь.

Предводитель крестоносцев потребовал выйти вперед проповедников-катаров, и, когда из толпы вышло около полутораста человек — предложил им признать главенство папы и догматы католической церкви.

Катары отказались — и все они были сожжены на одном костре. Никто из них, что характерно, не молил о пощаде.

В мае 1211 года, после длительной осады, крестоносцы взяли город Лавор, оборону которого возглавляла женщина — баронесса Жиро.
 

Но ещё за месяц до этого, 17 апреля 1211 г. Раймонд VI, граф Тулузский, обвиненный в пособничестве еретикам Лавора, был торжественно отлучен от Церкви.

Это событие подтолкнуло, наконец, владетеля Лангедока на то, чтобы возглавить сопротивление крестоносцам.

Раймонд призвал на помощь короля Педро Арагонского, которого уже давно тревожило усиление французского короля в Лангедоке.

Во главе внушительного войска (по разным источникам, от шести с половиной до семи тысяч конных рыцарей, не считая пехоты) Педро II подошел к замку Мюре и осадил 750 рыцарей-крестоносцев во главе с самим Симоном де Монфором.

12 сентября 1213 г. под стенами замка состоялось кровопролитное сражение, которое, несмотря на подавляющее численное превосходство антикрестоносных сил, закончилось поражением арагонских рыцарей и гибелью самого Педро Арагонского.

Под стенами Мюре был сломан хребет военной мощи катаров — с этого момента все их надежды на военную победу окончательно растворились в небытие.

И совершил это Симон де Монфор — воистину рыцарь без страха и упрёка, до конца верный своему королю и своей вере.
 

Война с еретиками будет идти ещё долго — последнее убежище катаров, легендарный Монсегюр, падёт лишь 28 февраля 1244 года — но главное дело этой войны было сделано Симоном де Монфором под стенами замка Мюре.

И произошла эта победа во многом благодаря неустанной деятельности папы Иннокентия III, сумевшего внушить крестоносцам веру в справедливость этого похода, убежденность в праведности их борьбы.

Закономерным результатом этой непрерывной агитации и пропаганды стало полное и окончательное торжество католичества над альбигойцами; победа, достигнутая во многом (если не исключительно) благодаря умелому сочетанию Слова и Меча, совместно очистившими юг Франции от жутковатой ереси катаров.
 
История Альбигойских войн — яркий пример того, как вера, помноженная на мужество и освященная идеей, становится всепобеждающей силой, даже в условиях многократного численного перевеса противника, даже в крайне невыгодных условиях местности или времени года.

Рыцари Педро Арагонского и Раймонда Тулузского были ничуть не хуже воинов Симона де Монфора — но они не чувствовали за своей спиной Истины, их не вел в бой огонь Веры; и поэтому они проиграли сражение при Мюре.

В той битве их было десять на одного крестоносца Симона де Монфора — но Правда была не на их стороне; и поэтому они не смогли победить.